Том 1

Матвей Петрович вдруг схватился за спасительную книжку с закладками и монотонно принялся читать.

В классе послышались зевки.

— Цитирует... Когда доклад делаешь, это так полагается, — шепотом пояснила Нюшка матери, довольная тем, что на днях узнала новое слово. Аграфена вздохнула:

— Матвей Петрович, да что ты как псаломщик бубнишь! Свои-то слова у тебя есть?

Учитель умолк, вытер ладонью взмокший лоб и потом, словно сообразив, что лез до сих пор через глубокий сугроб, тогда как рядом вьется торная дорожка, заговорил проще и мягче. Рассказал о кубанских колхозах, о распаханных межах, о выгодах артельной жизни, о тракторах, что скоро сплошным потоком пойдут с конвейера Сталинградского тракторного завода и двинутся на колхозные пашни.

Потом, выискав глазами кого-нибудь из мужиков, он оборачивался к нему лицом и разговаривал с ним так, как будто остался один на один.

Вот у порога, прислонившись спиной к стене, в лохматой бараньей шапке, похожей на грачиное гнездо, сидит на корточках бородатый Хомутов. Здравствуй, Василий Силыч! Матвей Рукавишников хорошо знает твою жизнь. Ты — великан, силач, умеешь работать за троих, способен поднять за грядку телегу со снопами. А много ли ты нажил богатства за свою жизнь? Завел, правда, придурковатую кобылу да худоребрую коровенку, которая больше съедает корма, чем надаивает молока... Да вот еще какой уже год строишь новую избу, вкладываешь в нее все свои сбережения, экономишь каждую копейку, отказываешь во всем ребятам, а конца стройки так и не видно. И даже страшную баранью шапку и дремучую бороду, которыми все привыкли пугать в деревне малых ребят, ты носишь не от больших достатков. Забросил бы и шапку, сбрил бы и бороду, если бы в кармане завелся лишний рубль. Так вот и бьешься всю жизнь как рыба об лед. Где ж тебе, Василий Хомутов, развернуться, как не в артели, объединившись с такими же, как ты сам, маломощными середняками!

Или вот ты, Игнат Хорьков!

И тебя Матвей Рукавишников знает неплохо. Веселый ты мужик, Игнат Трофимович, затейливый, неугомонный. И где только не носило тебя по белу свету! Работал ты и на железной дороге, и сплавлял лес на Каме, и пас чужой скот, пока наконец не потянуло к земле, к родному дому. Начитался ты, Игнат, книжек по агрономии и недолго думая решил одним махом поправить свое хозяйство. Засеял турнепсом и брюквой полосы в поле и думал, что с корнеплодов корова зальет тебя молоком. Но турнепс уродился плохо. Тогда переметнулся ты на птицу. Накупил уток, гусей, индюшат — и опять вылетел в трубу. Птица наполовину передохла, наполовину разворовали. Сейчас ты носишься с жеребцом. Лошадь, конечно, на загляденье, одно имя чего стоит — Красавчик, но что будет дальше?

Зимой без овса она у тебя отощает, летом заездишь ее на пашне да бороньбе, и станет Красавчик самым захудалым конягой. А ты уже и сейчас в долгах, как в шелках. Бегаешь к богатеям за пудиком хлеба, выклянчиваешь мешок сена. А ведь нового урожая еще ждать да ждать! Нет, Игнат Хорьков, и тебе без колхоза жизни не видать!

В классе одобрительно зашумели. Ловко же учитель раскусил Игната и Василия!

— Прямо на лопатки уложил! — восхищенно шепнул ребятам Шурка. — Теперь зараз в артель пойдут!

А Матвей Петрович обращался все к новым и новым мужикам, поговорил с молчаливым, стеснительным Дорофеем Селиверстовым, со вдовой Карпухиной, высказал немало горьких слов Прохору Уклейкину и Тимофею Осьмухину. Потом очередь дошла до Нюшкиной матери.

— Меня уговаривать не надо! — перебила Аграфена учителя. — И слов не тратьте! Насиделась без хлеба в своем закутке. А на миру, говорят, и смерть красна. Только от нашего дела кулаков подальше держать надо. — Она поднялась и, взмахнув рукой, крикнула Горелову: — Открывай список, председатель! Первая пишусь...

— Вот это почин! — обрадовался Горелов, вытаскивая из портфеля лист бумаги.

И Степа уже представил себе, как сейчас вот всколыхнется все собрание, мужики повалят к столу, станут в очередь. Он даже привстал со скамейки, чтобы не пропустить этого торжественного момента.

Но собрание почему-то молчало.

Мужики полезли за кисетами, усиленно задымили самокрутками, бабы сдержанно зашептались, кто-то перебрался с передних скамеек на задние.

— Подходи, граждане, не робей, записывайся! — приглашал Горелов.

А шепот все нарастал... Так бывает летом, когда издали с глухим шумом приближается тяжелая, плотная завеса дождя.