Том 1

На этом оборванном слове «спасибо» кончается, гражданин Гуров, запись упрямого старикашки, с которым немало потрепался я на допросах, немало узнал интересного, за чьею судьбою следил. После его смерти я получил от начальника лагеря весь нехитрый зековский скарб. Умер старик, Владимир Аристидович Воинов, раньше, чем кончился его карандашик, от разрыва сердца… Где моя папочка? Вот моя папочка… И вот этот самый карандашик. Взгляните на него, гражданин Гуров. Можете в руку взять. Если хотите, напишите им что-нибудь… Да… Нечего вам написать карандашиком этим, малюсеньким огрызочком этим, нечего. Отдыхайте пока.

27

В общем, грузовик, двадцать шесть рыл и два баяна, и вы живы, а упрямый старикашка Воинов подыхает на дереве нар своих, как любил выражаться. Каша. Каша. Каша.

И занесло нас тоже черт знает куда и зачем. Времечко-то идет. Вот уже руководители различных компартий слетаются в Москву к Седьмому ноября… Смотрите, как чмокаются взасос! Небось только и ждут и гости, и наши высокие чины, как бы сплюнуть поскорей с губ вкус этих идиотских поцелуев… Слетаются. Потом мы с вами посмотрим репортаж о юбилейной сессии Верховного Совета. Посмотрим на очередной апофеоз лицедейства, посмотрим, как ткачихи, горняки, токари, генералы, писатели и прочая шобла единогласно проголосует за. Против не голосовал ни разу никто за всю историю существования этого феноменального высшего органа народовластия. Почему?

Смотрю на застывшие в одном и том же выражении лица и умных, и ученых, и тупых, и талантливых, и деловых, и фанатичных, и смелых, и безграмотных, и чванных, и разных – в общем, депутатов, и меня, пусть даже на миг, покидает чувство реальности, ибо происходящее как раз не имеет никакого отношения в основном именно к ней, и я чувствую: вот оно… вот оно… вот он – абсурд, и если я лично окончательно не «спотыкаюсь», то на выход из мгновения или протяженности ощущения чистого абсурда требуется известное напряжение всех сил ума и души. И побившись лбом, окропленным черным потом недолгого помешательства, о невидимую стену, отделившую на всех уровнях существования реальную жизнь от бесовского царства театральной бюрократии, играющей с неистовством и самоубежденностью параноика в заседания, съезды, конференции, слеты, месячники дружбы, трудовые вахты, юбилейные сессии, субботники, митинги протестов, выборы судей, демонстрации всенародного подъема и небывалого единства с родными партией и правительством, я растерянно спрашиваю: что же это происходит, господа-товарищи? Может быть, вы опомнитесь наконец? Почему никто из вас, сознавая ужасную лживость лицедейства и того, что верхушка откровенно считает вас жалкими марионетками, не проголосуете против? Ни разу! Никогда!

Из психушки мне позвонил однажды врач-злодей. По вашей, мол, части, Василий Васильевич.

Ну поболтали мы по душам с гавриком. Вот как было дело. Он резко отреагировал на репортаж в информационной программе «Время» о сессии Верховного Совета. И когда депутаты как по команде подняли мандаты, а потом зааплодировали, чувствуя себя, очевидно, растворенными до последних клеточек в мире бурных оваций и не желая вылазить на мерзкую сушу воплощенными в прежние депутатские образы, буйный гаврик заорал на весь дом «по-че-му-у-у?» и выбросил телевизор на улицу. Телевизор упал в пустую, к счастью, детскую коляску и не разбился. Безумца увезли в смирительной рубашке в ганнушкинскую больницу. Он до сих пор там, ибо бедный мозг, несмотря на мощное торпедирование всякой химией, не отказался от попытки найти хоть сколько-нибудь вразумительный ответ на вопрос, почему никто из депутатов никогда, ни разу не проголосовал против.

Ну а как вам нравится, гражданин Гуров, что если бы телевизор упал в коляску на десять минут раньше и на одну минуту позже, то обкакавшийся, на свое счастье, младенец, которого мама унесла подмывать, а потом вынесла обратно, был бы уже на том свете?… Это я не перестаю вам намекать на ту, счастливую для вас, случайность…

Но и у меня самого был случай почище, чем телевизор в коляске… Я, наверное, разряжаюсь после страшного напряга, непонятно уже чем вызванного, поэтому треплюсь, сопротивляюсь, возможно, возвращению памяти к детдому имени против фашизма, и вы уж послушайте.