Том 1

— А как же все-таки сделать, чтоб скорее дошло? Раньше было: «спешное», «авиапочта», «посевное», а сейчас?

— Не знаю, — пожал плечами почтовик, — с фронта все письма по одной рубрике идут.

— Три месяца?.. Боюсь я, — оглядел Спивак вороха писем в хате, занятой под сортировочную, — что вас конец войны врасплох застанет. Кончится война, а вы еще три года будете рассылать всюду письма «с фронтовым приветом»… Значит, ускорения никакого? Только — на счастье? На какого цензора попадет? Беда в том, что они всегда начинают читать с маленьких писем, а большие под конец откладывают, на закуску. Ну, добре. Будем надеяться.

По пути с почты Спивак купил у одной крестьянки кувшин душистого свежего меда и махотку сметаны, принес и поставил все это, накрыв газетой, у Петренко в изголовье на тумбочке, отсыпал ему, тайком от сестры, немного табаку из своего кисета, посидел и поговорил с ним еще с полчаса.

Солнце клонилось к закату. Надо было возвращаться в полк.

Записав почтовый адрес госпиталя, Спивак простился с другом, пообещав при первой же возможности навестить его еще, и пошел за село на большую дорогу, по которой, одна за другой, катили машины, груженные снарядами, авиабомбами, ящиками с махоркой, макаронами, консервами и мешками с мукой.

Когда человек в хорошем настроении, ему во всем везет. Первая же машина, догнавшая Спивака, заскрипела тормозами и приостановилась. Шофер кивнул ему:

— Садитесь, товарищ капитан! Куда вам?

— За Ярцевом хуторок, еще три километра влево.

— Ну, довезем как раз.

Спивак одним махом вскочил в кузов. Шофер дал газ, и машина помчалась опять полным ходом по широкой, гладкой, накатанной до блеска тысячами шин фронтовой дороге.

В кузове на ящиках с боеприпасами сидела команда бойцов в новых гимнастерках и пилотках, с новыми, блещущими свежей краской автоматами. Но это были не новобранцы. У одного Спивак увидел сталинградскую медаль, у двух медали «За оборону Одессы», у одного орден Красного Знамени.

Машины, шедшие сзади, были все однотипны, и на них тоже сидели бойцы в новом обмундировании, с автоматами, противотанковыми ружьями и минометами. Перебрасывалась какая-то подремонтировавшая себя и отдохнувшая в тылу часть.

Среди военных не принято расспрашивать незнакомого человека, хотя бы солдата или офицера, о передислокации частей, но Спивак все-таки не удержался.

— Для нового броска, ребята? — спросил он бойцов. — На помощь? Ну-ну, это нам не вредно… Теперь бросок большой будет — до конца.

— Да мы, товарищ капитан, и так уже немалый бросок совершили, — сказал один боец. — Тринадцатые сутки едем. От самого…

Седоусый сержант с орденом Красного Знамени, вероятно, старший команды, строго глянул на бойца:

— А тебя не спрашивают, откуда едешь и куда. Товарищ капитан вообще говорит — на помощь? Ну конечно, на помощь, не делегация ж по проверке подготовки к уборочной кампании.

Спивак одобрительно кивнул головой:

— Правильно. Откуда — не важно. Важно, чтоб бросок получился крепкий.

И это слово «бросок» задержалось в его голове, как строчка из стихов, как мотив песни. Он закурил с солдатами, любуясь их загорелыми лицами — хорошее пополнение, обстрелянные ребята; по взгляду, по спокойному, неторопливому повороту головы, как осматривают они незнакомую местность на новом фронте, сразу видно, что их ничем не удивишь и не испугаешь; стал спрашивать некоторых, откуда родом, нет ли земляков — полтавчан, а слово «бросок» все вертелось у него в голове…

Есть прекрасные места в воинских уставах, этих сборниках вековой и военной и житейской мудрости. Есть параграфы: если попал в наступлении под сильный минометный огонь противника, не останавливайся. Остановишься — пропадешь. Заляжешь — тоже несдобровать. Броском вперед! — и продолжай выполнять боевую задачу. Накрыла артиллерия на пристрелянном рубеже — броском вперед! — на сближение с противником!

— Броском вперед! — проговорил Спивак вслух, но за шумом мотора и ветра его никто не услышал. — Хорошо!

И он пожалел, что в письме к Семену Карповичу не сказал этих слов: «Хочешь жить — броском вперед!»

1944