Толпа

— Хочу, чтобы ты знала: я не жду, что ты что-то скажешь или сделаешь. Я здесь ради себя.

Элизабет не двигается.

— Когда Клемми ослепла, я вела себя точно так же. Не могла вылезти из кровати. Чувствовала, что вокруг все обескровлено и мертво. Мне казалось, если я снова вернусь в мир, то принесу еще больше страданий, и я не могла, не могла этого вынести, и…

Ей не удается закончить предложение, но это и не нужно.

— Тогда я кое-что поняла, Элизабет. Я поняла, что, хотя мне ненавистна сама мысль о жизни, у меня нет выбора — я должна жить.

Элизабет не двигается, но чувствует, что ее лицо мокро от слез.

— Ты не можешь бросить своих детей, Элизабет. Ты должна показать им, что все можно исправить. Неважно, насколько глубоки их печаль, вина или стыд. Неважно, насколько сильно они облажаются. Все это поправимо, выживание у них в крови. Внутри у каждого из нас есть тьма. Но если ты уйдешь на самое дно, так далеко, что до тебя будет не достучаться, то утянешь их за собой, и они уже никогда не выберутся. Как и ты.

Голос Брай дрожит, но она продолжает:

— Пришло время встать, Элизабет. Пора принять душ и спуститься вниз, встретить их, когда они приедут домой. Ты нужна им, а они нужны тебе.

Элизабет впервые поднимает глаза на Брай. Они обе плачут, не сдерживая слез, но ни одна не протягивает руки к другой. Элизабет чувствует, как она растворяется, как слой за слоем тает от слез, которые струятся по ее щекам. Она чувствует себя такой старой… и вместе с тем обновленной. И еще она чувствует, как тугой узел страха распутывается, и впервые осознает, что ей придется выжить.

Клемми засыпает по дороге домой, привалившись к Клоду, который сидит рядом с ней на заднем сиденье. Мальчики, суровые, как монахи, уставились в окна, а Джек продолжает давать им указания:

— Не беспокойте маму, хорошо, ребята? Ей сейчас нужно много отдыха, чтобы быстрее поправиться, поняли?

Они так рвались домой, но сейчас Джек чувствует их замешательство. Атмосфера в машине напряженная. Джек в сотый раз притормаживает и думает, не повернуть ли обратно, к веселым рождественским огням и мишуре, в пахнущий хвоей дом родителей, вместо того чтобы ехать навстречу бездонному горю Элизабет. Джеку хотелось бы рассказать им правду, хотелось бы признаться им, что ему тоже страшно. Страшно, что Элизабет оттолкнет или, еще хуже, не заметит их. Или уйдет еще глубже в себя, когда почувствует, что они рядом. Все-таки прошло уже несколько месяцев, и последнее лето, которое кажется теперь потерянным миром божьих коровок и солнечного света, осталось далеко позади. Прошло много месяцев с тех пор, как Элизабет укладывала детей спать или играла с ними в мяч. С тех пор, как она была той мамой, которую они хотят помнить. Они привыкли к новой жизни, дети ко всему привыкают, но трещины уже заметны… В конце четверти Джека вызвали в школу, потому что Макс ударил на площадке другого мальчика. Чарли стал непривычно замкнутым и раздражительным, а Клемми вчера внезапно расплакалась. Джек почти упал на дно отчаяния, когда она своими маленькими ручками стала вытирать слезы, бежавшие по его лицу. Он заплакал, пытаясь убедить ее в том, что она совершенно не виновата в том, что мамочка так устала и ей нужно так много отдыхать.

Джек знает, что если кто и обращался с Элизабет плохо, то это он. Он сам. Он ведь знал, что суд был затеян не ради создания прецедента или помощи другим. Для Элизабет это был единственный способ справиться с болью. Теперь-то Джек знает, что сдерживать злость гораздо легче, чем выносить горе. Он должен был остановить ее, не позволить зайти так далеко. Нет, нет, он до сих пор ничего не понял!.. Джек должен был остановить Элизабет семь лет назад: вот она кормит грудью крошечную Клемми, лицо у нее отсутствующее, под глазами круги от переутомления. Высоким напряженным голосом она убеждает его, что все в порядке, и, разумеется, он должен идти на работу, ведь у нее все замечательно. Семь лет она находилась в постоянном движении, все время занималась чем-то полезным, от затачивания карандашей Макса и Чарли до сбора подписей против строительства супермаркета. Иногда ее деловитость восхищала Джека, иногда пугала. Но вообще-то она должна была насторожить его. Ему следовало остановить Элизабет, но он этого не сделал, потому что ему вечно не хватало времени, чтобы придумать, как это сделать. Иногда бездействовать и грустить — это самое сложное.

Джек не представляет, что будет в ближайшие несколько часов, не говоря уже о месяцах. Те немногие друзья, которые после суда не отвернулись от них, советовали воспользоваться деньгами Коли и не загадывать вперед дальше чем на день. Другого варианта нет, говорили они, и в общем-то были правы. Рано или поздно им придется найти жилье попроще, где можно будет начать новую жизнь, — но не сегодня. Сегодня Джек должен просто привезти детей домой и убедиться, что его жена — видимая, но недосягаемая — не соскользнет под непробиваемый лед своего горя.