Только вперед

Кочетов проводил в бассейне дни и ночи. В первые два дня после выписки из госпиталя он поздно вечером уходил домой ночевать, а в семь утра уже вновь шел в бассейн.

Тетя Клава, первый раз увидев Леонида, расплакалась. Она не знала, что племянник был ранен и лежал в госпитале тут же в Ленинграде. Леонид успокаивал плакавшую тетю, а сам думал, что поступил правильно, не сообщив ей о ранении. Если даже теперь тетя Клава не могла без слез смотреть на его больную, но уже не такую страшную руку, — как бы она взглянула на эту руку раньше?

Пробыв две ночи дома, Кочетов решил временно переселиться в бассейн. За день он очень уставал, и тащиться в другой конец города, в свою комнату, только для короткой ночевки не имело смысла.

Да и ходить становилось с каждым днем все тяжелее. Ленинград был блокирован. Запасы продуктов в городе постепенно истощались. В столовой выстраивались длинные очереди за супом — теплой водой с плавающими в ней несколькими черными макаронами. Достать соевое молоко считалось большой удачей.

Идти домой не хотелось и потому, что тетя Клава теперь целыми сутками пропадала на работе. Их завод, изготовлявший до войны радиоприемники, срочно перешел на выполнение заказов фронта.

Леонид ночевал в кабинете директора бассейна, где стоял широкий кожаный диван. Окно в кабинете было забито фанерой, и там царил такой холод, что казалось, — страшно и подумать о предстоящем перед сном раздевании. Хотелось лечь прямо в одежде. Но Леонид заставлял себя раздеваться. Он старался скинуть ватник, гимнастерку и брюки как можно скорее. Но больная рука мешала, и приходилось долго плясать на морозе.

Сюда Кочетов принес и свои аппараты.

Каждую свободную минуту он использовал для укрепления больной руки. Леонид чувствовал, что слабеет и худеет, но тренировок не прекращал. Он тренировался утром, едва встав с дивана, и вечером перед сном. Он тренировался в обед и умудрялся проделывать несколько упражнений даже в короткие перерывы между занятиями. Благо аппараты находились тут же, в бассейне, стоило только подняться на второй этаж в директорский кабинет.

На шестой день его работы, поздно вечером, когда последняя группа уже кончала занятия, Кочетов услышал за спиной знакомый, чуть хрипловатый голос. Обернулся. Позади стоял Николай Александрович. Казалось, он стал еще выше: и без того сухопарый, Гаев за последнее время сильно похудел. Он махнул рукой Леониду, чтобы тот продолжал занятия, а сам уселся на скамейку.

— Пойдем ко мне! — предложил Николай Александрович, когда бассейн опустел.

Они вышли на улицу. В лицо им ударил порыв ветра, и только тогда Кочетов вспомнил, что уже несколько дней не покидал бассейна.

Веселые, шумные ленинградские улицы были теперь строгими и суровыми. В кромешной темноте, почти не разговаривая, прошли они по Геслеровскому проспекту, миновали Народный дом, Зоологический сад.

У Гаева был фонарик; изредка он освещал дорогу, Слабая, дрожащая струйка света выхватывала из темноты забитые досками, заваленные мешками с песком витрины магазинов, осколки стекла под ногами, редкие фигуры пешеходов. Потом все снова погружалось во мрак.

Славившиеся своей чистотой ленинградские улицы теперь было не узнать. Груды мусора, хлама, щебня, всяких отбросов лежали прямо в подворотнях и даже на панелях. И никто их не убирал.

Иногда на груди у встречных слабо мерцали «светлячки»-значки, покрытые фосфоресцирующей краской. Их носили специально для того, чтобы не столкнуться в темноте.

На одной из остановок Гаев и Кочетов увидели приближавшийся синий глазок трамвая. Обрадовавшись, они сели в вагон. Окна трамвая были забиты фанерой. Внутри тускло мерцала одна синяя лампочка — возле кондуктора. Трамвай двигался в полной темноте, словно в туннеле. Как вожатый вел вагон, как узнавал, где остановки, где поворот, — было загадкой. Гаев и Кочетов проехали часть пути, но потом вагон почему-то свернул со своего маршрута. Пришлось сойти и опять брести в темноте к улице Декабристов.

Здесь, недалеко от Консерватории и Театра оперы и балета, находился Институт физкультуры.

По дороге Гаев рассказывал новости.

— Двенадцать наших студентов уже представлены к награде! — с гордостью сообщил он. — И боксеры, и бегуны, и лыжники, и конькобежцы, и метатели молота. — Он лукаво улыбнулся и прибавил: — И два пловца тоже затесались!

Гаев умолк, ожидая, что Кочетов спросит, кто эти пловцы, и тогда он преподнесет ему приятный сюрприз. И Леонид действительно спросил:

— Кто же эти пловцы?

Кочетов считал, что сам он не совершил никаких подвигов, а просто, как и все другие бойцы, выполнял свой боевой долг. Поэтому вопрос он задал совершенно спокойно. Но тотчас по радостному восклицанию Гаева Леонид понял, что и он представлен к награде, и смутился.

— О первом пловце я умалчиваю, чтобы он не краснел, как девица, — продолжал Гаев, — а знаешь, кто второй? Алексей Совков!

— Лешка! — изумленно воскликнул Кочетов.

И сразу перед его глазами встало курносое лицо его лучшего ученика из детской школы плавания, — молчаливого, задумчивого паренька.