Только с дочерью

Спустя несколько дней, когда Махмуди куда-то ушел, а в доме воцарилось обычное послеобеденное затишье, я решилась на попытку к бегству. Вынув из тайника иранские риалы и взяв с собой Махтаб, я потихоньку выскользнула вон. Раз мне не удалось связаться с посольством по телефону, значит, я должна каким-то образом туда попасть. Я надеялась, что в манто и русари меня не примут за иностранку. Я вовсе не хотела ни с кем объясняться. Я плотно намотала на голову русари, чтобы не привлечь к себе внимание пасдара – вездесущей и устрашающей секретной полиции.

– Мам, куда мы идем? – спросила Махтаб.

– Сейчас я тебе объясню. Поторапливайся. – Я не хотела преждевременно вселять в нее надежду.

Мы быстро шли, сами не зная куда, продираясь сквозь пеструю и шумную уличную толпу. От страха у меня замирало сердце. Отступать было уже некуда. Кровь стыла в жилах при мысли о том, в какое бешенство придет Махмуди, когда узнает о нашем побеге, но возвращаться я не собиралась. Я позволила себе легкий вздох облегчения – какое счастье, что мы никогда больше его не увидим.

Наконец мы набрели на здание с надписью по-английски: «Такси». Мы вошли внутрь, взяли такси и уже через пять минут были на пути к свободе.

Я пыталась объяснить водителю, что нам нужно американское представительство при швейцарском посольстве, но он не понимал. Я повторила адрес, который мне продиктовала по телефону мама: Парк-авеню и Семнадцатая улица. При словах Парк-авеню водитель просиял и влился в хаотичный поток машин.

– Куда мы едем, мамочка? – повторила свой вопрос Махтаб.

– В посольство. – Мне дышалось уже гораздо легче. – Там мы будем в безопасности. И сможем оттуда уехать домой.

Махтаб взвизгнула от восторга.

Мы петляли по улицам Тегерана больше получаса и наконец остановились перед австралийским посольством на Парк-авеню. Водитель поговорил с охранником, который направил его за угол. Несколько минут спустя мы подъехали к святая святых – большому современному бетонному зданию с табличкой «Представительство интересов США при посольстве Швейцарии». У железных ворот дежурил иранский полицейский.

Я расплатилась с таксистом и нажала на кнопку селектора, вмонтированного в ворота. Электронное устройство сработало, ворота открылись, и мы с Махтаб очутились на швейцарской – уже не иранской – территории.

Нас встретил иранец и, обращаясь к нам по-английски, попросил предъявить паспорта.

– У нас нет паспортов, – сказала я.

Он внимательно нас оглядел, понял, что мы американки, и пропустил. Затем нас обыскали. С каждым шагом вперед у меня поднималось настроение – душа пела от радости, что мы свободны.

Наконец мы добрались до служебных кабинетов, где строгая, но в то же время дружелюбная американка армянского происхождения Хэлен Балассанян внимательно выслушала мой рассказ о нашем вот уже месячном заточении. Хэлен была высокая стройная женщина лет сорока, одетая нарочито не по-ирански – на ней был западный деловой костюм с юбкой по колено, голова – «кощунственно» не покрыта; она смотрела на нас полными сострадания глазами.

– Предоставьте нам убежище, – взмолилась я. – А потом как-нибудь отправьте домой.

– О чем вы говорите?! – сказала Хэлен. – Вы не можете здесь оставаться!

– Но не возвращаться же нам в его дом.

– Вы иранская подданная, – мягко пояснила Хэлен.

– Нет же, я гражданка Соединенных Штатов.

– Вы иранка, – повторила она, – и подчиняетесь иранским законам.

Любезно, но авторитетно она объяснила, что с того момента, как я вышла замуж за иранца, я подпадаю под законодательство Ирана. Юридически и я, и Махтаб – иранские граждане.

Я похолодела от ужаса.

– Но как же так! – попыталась я возразить. – Я урожденная американка. Я хочу ею оставаться.

Хэлен покачала головой.

– К сожалению, – мягко проговорила она, – вам придется вернуться к нему.

– Он изобьет меня! – вскричала я. И указала на Махтаб. – Он изобьет нас обеих! – Хэлен сочувствовала, но помочь не могла. – Нас держат в этом доме силой, – снова начала я, по щекам у меня потекли слезы. – Нам удалось выскользнуть через парадное только потому, что все спали. Нам нельзя возвращаться. Нас посадят под замок. Я по-настоящему боюсь того, что может случиться.

– Не понимаю, зачем американки это делают, – пробормотала Хэлен. – Я могу помочь вам с одеждой. Время от времени могу пересылать ваши письма. Могу связаться с вашими родными и сообщить им, что с вами все в порядке. Но это все, что я могу для вас сделать.

Простая и леденящая душу истина заключалась в том, что Махтаб и я были всецело во власти закона здешнего ортодоксального патриархата.

Мы провели в посольстве еще час – я пребывала в шоковом состоянии. Мы сделали все, что было возможно. Я позвонила в Америку.

– Я пытаюсь найти способ вырваться домой, – кричала я маме, находившейся за тысячи миль. – Попробуйте что-нибудь предпринять со своей стороны.

– Я уже связалась с Государственным департаментом, – сказала мама дрогнувшим голосом. – Мы делаем все, что в наших силах.