Лазерный луч заплясал над женским скелетом и остановился над кучкой костей где-то под ребрами. Немец потянулся к клавиатуре. На мониторе появилась цифровая утроба, и кости сложились в крошечный скелет. Еще пара нажатий клавиш – и скелет оброс однотонной розовой кожей, парой глаз головастика и едва сформировавшейся рукой. Малыш сосал крохотный пальчик.
– Женщина была беременна, – отчитался немец. – Плод – мальчик.
К слезам отчаяния Керри добавились слезы несбывшейся надежды.
– Облако раскаленного пепла разрушается под собственным весом, – продолжал Тед Берман. – Вилле со сводчатым потолком не грозила кипящая лава, но судьба уготовила женщине и мужчине куда более страшную участь: тепловой шок. При температуре воздуха в пятьсот градусов мягкие ткани женщины в буквальном смысле взорвутся, а закипевший мозг разорвет череп.
–
– Череп ребенка тоже взорвется – через долю секунды после того, как материнские внутренности вылетят из-под грудной клетки.
–
А затем на экране с миллиардами пикселей вулканическое облако рухнуло под тяжестью своего веса, заструившись каскадом со всех сторон цифрового Везувия. Девочки-сифилитички, чиновник, юная пара и их ребенок – все они вместе со своими мечтами сгорели: поглотившее их смертельное облако катилось по цифровому Неаполитанскому заливу, накрывая мрачной тенью спальню на Колибри-роуд. Керри застонал от горя и зажмурил глаза, как маленький мальчик.
Когда он снова открыл их, Тед Берман шагал по раскопанным улицам Помпеи в наши дни. Камера передвигалась вдоль галереи с гипсовыми слепками, телами, застывшими в момент смерти. Одни – с перекошенными от ужаса лицами, другие – спокойные и умиротворенные, вот кто-то над грудой сокровищ с оружием в руках. Наконец, супруги. Лежат рядом, муж положил руку ей на живот. И Джим Керри, известный своими неожиданными выходками и уморительными шуточками, свернулся клубочком и заплакал. Да, он совсем расклеился.
Но когда-то он сиял. Это надо было видеть.
Глава 1
Слава пришла вместе с главной кинопремьерой лета. Керри получил тридцать пять процентов из двухсот двадцати миллионов долларов кассовых сборов. Деньги стекались в финансовые резервуары Керри отовсюду, где показывали фильм, – от захолустной Таскалусы до древнего Тимбукту, как говорили агенты. Картина, конечно, оставляла желать лучшего, что признавал даже сам Керри, но от этого успех казался еще слаще: чем безнаказанней, тем ближе к небесам.
Региональные премьеры в Лондоне, Москве, Берлине… Одновременно с показами Керри пожинал плоды зрительской любви. В Рим он вступил как Цезарь фарса. Прошагал девяносто метров по красной ковровой дорожке, заметил репортера на корточках прямо перед собой, оценил момент, как ныряльщик с утеса – поднимающуюся волну, споткнулся о парня и рухнул распростертым орлом. Голова и плечи Керри содрогались в таких конвульсиях, что толпа уже мысленно с ним прощалась. Лежа на дорожке, Керри вспомнил своего дядю Деза, которого застрелили при попытке разыграть продавца кукурузы, переодевшись снежным человеком. Кто-то бросился на помощь звезде. Остальные глазели. Выждав, пока напряжение достигнет апогея, Керри взвился как пружина. Все интервью потом он давал с косящим глазом.
В Квиринальском дворце состоялся ужин в его честь. Прием на сто человек устроили по поручению итальянского президента. Все явились ради того, чтобы посидеть за одним столом с гением перформанса, все глазели на него с любопытством. Керри, сидевший во главе стола, попросил у степенного сомелье разрешения осмотреть бутылку. Мужчина остановился и вручил ее Керри. Джим понюхал пробку, изучил этикетку – отвлекающие маневры – и присосался к горлышку на несколько долгих глотков.
Отставив бутылку, он с миной истинного знатока заявил:
– Превосходно! Гости оценят!