Только позови

Майор выглядел обиженным, как будто Лэндерс обманул его ожидания. Наверное, он рассердился бы, если бы был из тех, кто умеет сердиться. Лэндерс был вне себя. Но к злости примешивалось что-то еще. Это было чувство вины. Когда его привезли обратно в палату, он снова начал мучиться совестью. Всю ночь он думал о том, что они не поняли друг друга, и о том, как он обошелся с майором. Наутро, когда полусонного от уколов его вкатили в операционную и уложили на стол, он заметил, как хирург улыбнулся ему. Потом ему дали наркоз.

Кровати в госпитале были удобные, и после операции Лэндерс много спал. Его продолжали пичкать болеутоляющими средствами, поэтому, может быть, его преследовало одно и то же видение.

Когда он пошел с распоряжением подполковника, он набрал полную флягу воды. Жара стояла невыносимая. Он весь взмок, но к воде не притронулся, экономил. Зато, очнувшись после взрыва, он вытащил фляжку и с наслаждением выпил несколько глотков. Ничего в жизни ему не доводилось пробовать вкуснее этой тепловатой, мутной, отдающей металлом водицы.

Передовой взвод залег, у солдат были осунувшиеся, землистые лица, а он стоял, возвышаясь над ними, как будто был недосягаем для пуль, потому что уже ранен, и думал о том, что надо бы оставить фляжку этим ребятам. Они были из другой роты, но с утра не имели ни капли воды. А он напьется досыта, как только попадет на перевязочный пункт.

Оглоушенный, еще не пришедший в себя от шока и запоздалого страха, он стоял, не чувствуя боли в ноге, не зная, что ранен, его трясло от нервного смеха и рыданий, и он никак не мог решиться. Потом он снова сделал несколько глотков, не замечая, что вода льется из уголков рта, и убрал флягу в чехол.

Бойцы смотрели, как он пьет, но в их глазах не было зависти. Вернее, они завидовали ему чуть-чуть, но из-за ранения. Им было завидно и противно. Нечего ему теперь тут делать. Его, подлеца, ранило, так пусть убирается, и поскорей. Они не хотели его видеть. Он напоминал им об их собственном невезении.

Пока не пришел джип, он сидел, потягивая воду из фляги, то же самое делали другие раненые на холме, а внизу, в застланной зноем лощине, повзводно пробивалась вперед измученная от жажды рота.

Эта картина снова и снова вставала перед глазами Лэндерса. Его память словно не сохранила ни то, как он поднялся и пошел, ни то, как его осматривал врач и как потом обнаружили его раздробленную лодыжку. Приходило только то, что было связано с фляжкой. Он просыпался по ночам и, ничего не соображая от лекарств, силился рассказать что-то дежурному санитару. Во сне он видел, как хотели пить ребята из того взвода, как они смотрели на него умоляющими глазами, а он не давал им. Дежурный не разбирал, что он говорит, и приносил ему воды, но он не притрагивался к ней. Когда его перестали колоть, видение пропало, и он забыл о нем.

То есть забыл до того момента, как его погрузили на судно. До того, как попал в кубрик на этом провонявшем транспорте, где только что разнеслось, что на горизонте — родная земля.

Он тяжело вздохнул.

Двое солдат в гипсе прошли мимо него к носу парохода. Лэндерс втянул голову внутрь и выпрямился. Полоска бледно — голубой суши в проеме квадратного иллюминатора смотрелась как нарисованный пейзаж. Она, казалось, обладает необыкновенной силой и способна исцелить от всего на свете, но за это надо заплатить такую непомерную цену, что ты на всю жизнь останешься искалеченным.

Воздух в крытой галерее был тих и покоен, хотя стоило высунуть в иллюминатор руку, как рукав халата заполощется на ветру, вызванном движением парохода. Но Лэндерсу не хотелось высовывать руку. Неподвижность атмосферы длинного безлюдного коридора давала ему ощущение безопасности, и от этого ощущения унималось безнадежное, как у птицы с подрезанными крыльями, трепыхание внутри.

Он как раз подумал о том, что надо бы заглянуть к проклятому Марту Уинчу, чтобы хоть с кем-то перекинуться словом, когда на него внезапно нашло непонятное затмение. Он не мог пошевелиться, как в столбняке.

Он не знал, что это было — видение, мираж, сон наяву или безумная греза, но он чувствовал, как его подняло с палубы и понесло вверх. Он видел под собой большие красные кресты по бокам парохода. Ветер стих, воздух был неподвижен. Как будто он ухватился за трап, спущенный с громадного геликоптера, и тот тащит его прочь от парохода. Только он не слышал никакого шума. Вокруг стояла мертвая тишина. Он раскачивался в воздухе, его поднимало все выше и выше, а потом с какой-то немыслимой высоты он посмотрел вниз и увидел малюсенький кораблик и далекий берег.