Только одна пуля

— Быстро нашли меня? — спросила она, перетягиваясь к нему над столом с сигаретой в зубах, чтобы прикурить от его зажигалки. Ее волосы коснулись его руки, он увидел ее глаза так близко, что мог бы заглянуть в самую их глубину, но глаза оставались по-прежнему настороженными и не раскрывались встречно, они были такими же большими, с тем же светло-голубым оттенком, даже больше стали, взгляд оторочен синей тушью, ведь нынче в моде большие глаза.

Прикурила, откинулась на стуле, пустила над столом косую белесую струйку.

— Верно, долго искали? — спросила снова.

Он хотел отчаянно ответить: двадцать пять лет, но вместо того пустился в транспортные бытовизмы: метро, автобус, как он следовал за всеми поворотами записки. Она не перебивала, лишь раз заметила, что в выходные с транспортом легче, а после опять замолчала. Вопросов у нее больше не было.

— А вы совсем не изменились, Маргарита Александровна, — молвил он, пытаясь наивно растопить ее по женской линии.

Она не клюнула, ибо давно перешагнула рубежи желанной мужской лести.

— Что вы? Заботы, заботы. Я ведь исконная москвичка, всегда жила в центре, а под старость эвон куда забралась. Иногда даже кажется, будто это другой город.

Разговор сам собой соскользнул на тему «далеко забралась». Но и эта многообещающая тема начала иссякать.

Он замолчал, продолжая исподтишка приглядываться к ней. Нет, что там ни говорите, а давнее страдание навсегда запеклось на ее лице, надрезав шрамом припухлую нижнюю губу. Впрочем, память есть самый искусный ретушер на свете; теперь, спустя десятилетия, это уже не портило лица, скорее наоборот, украшало его, придавая ему особое выражение, которое умеют примечать сорокасемилетние мужчины вроде нашего героя: про себя он называл такие рты страдательными. Теперь Сухарев мог бы разгадать и былую загадку ее лица, она состояла в легкой асимметричности щек, которая с годами усилилась, но в том ли дело? Научная эта разгадка ничего не объясняла. Вот они сидят и оба не решаются коснуться главного. Лучше бы она вскрикнула по-русски: вот не ждала… А он? Но ведь он первым пришел. Но он пришел не ради этой замкнутости, он за прошлым пришел, а прошлым тут и не пахло.

Его вела сюда ее былая озаренность, но свет обратился в холод, доверчивость в отчужденность. Их разделяет полированный стол с веселыми скатерками, но кажется, будто это глухая стена, или бездонная пропасть, или темный лес, не докричаться сквозь них до живого голоса.

Он попытался еще раз переменить тему:

— Вы, я смотрю, не изменили своей японистике? — и указал глазами на длинные акварельные какэмоно, повешенные над тахтой. — Похоже, это Утамаро?

— Это его ученик — Утамаро работал больше в манере укиеэ. — Она с готовностью пустилась в объяснения. Поговорили о ее работе, она защитилась по лингвистике, изредка занимается переводами, хорошо, что на работу не надо каждый… Маргарита Александровна отвечала даже с бойкостью, но явно не желала возвращаться в прошлое, а иной связи не могло возникнуть между ними. Кто они друг другу? Только Володя Коркин и был их единственной связью, а его-то как раз и не было в этой комнате, сколько он ни приглядывался. Не было Володи — пуля просвистела и канула, не оставив следа. И лишь надламывалась нижняя губа чаще, чем следовало.

Сухарев решительно вдавил сигарету в пепельницу.

— Я хотел узнать… — он собирался сказать «извиниться», но в самый последний момент у него не получилось, и он закончил более сдержанно: — Я хотел спросить о его матери.

— О чьей матери? — она испуганно посмотрела на книжную полку, и он заметил там под бородатым Хемингуэем крошечную фотографию пожилой женщины. Маргарита Александровна быстро перебежала глазами на него, как бы пытаясь отстраниться от его назойливых вопросов. Отчего так невыносимо возвращаться к ушедшему? Продолжая смотреть на него, Маргарита Александровна зябко повела плечами. — Перестали топить, — молвила она, уходя от вопроса.

— Я спрашиваю вас о матери Володи Коркина, — повторил он тверже.

— Я не забыла его, — странно отвечала она, и Сухарев поразился внезапной пустоте ее голоса. — А Вера Федоровна умерла семь лет назад, она совсем ослепла под конец, я ее хоронила… — Маргарита Александровна, не глядя, вытянула платок из-за спины, закутала плечи и снова нервно поежилась.

— Я ведь был у нее…

— Да, она потом говорила мне, — ответила она с тем же испугом.

— Сразу после вас к ней и пошел, в тех же сапогах…

— Я знаю.