Только одна пуля

Вот когда он вцепился в тот далекий апрельский день. Конечно, не в том дело, что Володя Коркин погиб — он ли один? А в том дело, что он, Сухарев, приехал рассказать о смерти друга людям, которых он не знал, — и как же он провалился! Ворвался в дом, солдафон несчастный, наследил своими (своими ли?) сапожищами, наколбасил, порушил.

События того дня отчетливо воскресли в памяти, словно это случилось не двадцать пять лет назад, а на прошлой неделе, — и все это воскресло, едва он сказал вслух о матери. Как нагло он ввалился к ней, какой бездарный тост предложил: за победу, мамаша! И она стерпела, не выгнала прочь с его американской тушенкой. А Маргарита Александровна? Недаром ты о матери сначала вспомнил, с Маргаритой-то Александровной еще стыднее было. Ведь еще в Древнем Риме на домах рожениц вывешивали предупредительную надпись: «Этот дом является священным убежищем». А ты вломился, ослеп при виде ее лица и тут же подло подумал, что она теперь свободна и, следовательно, может достаться ему. А какую самодовольную записку ей написал: о хвосте не беспокойся, слово-то какое хамское! И подарков нахватал в больницу, чтобы купить ее благодарность, и после продолжал свои домогательства да еще мерзко использовал имя погибшего друга в письме, чтобы добиться ответа. Слава богу, она промолчала.

Он казнил себя, не зная меры и без надежды на снисхождение, но почти сразу сработал автоматизм самооправдания, который до поры до времени незримо сидит в нас и услужливо приходит на помощь в убогие наши минуты. Разве он виноват, это не он, это пуля виновата, а он просто ослеп при виде Маргариты Александровны, все слова из головы выскочили — что в том стыдного? Влюбился в беременную, ну и что? Помнится, это уже было у кого-то из американцев, только у Сухарева был свет в апреле и об американце таком он и слыхом тогда не слыхивал, равно как и про римские надписи…

А стыдная волна не отливала, хоть он притерпелся к ее жару. Не первый раз являлось это воспоминание, но до сих пор ему удавалось отмахнуться от окончательных выводов, ибо все скрашивалось той безответной любовью… Но сегодня есть повод покончить с этим. Давай же разберемся спокойно, без надрывов и переборов.

Сухарев изготовился к единоборству с самим собой: извлек из чемодана бутылку виски, шоколад. Пригубил.

Итак, начнем, пожалуй. Ты ляпнул? От этого никуда не денешься. А что? Если бы по-умному сделал, что переменилось бы? Легче бы им стало от своей интеллигентности? Логично? Пока да. Допустим. Но ты, кажется, сказал о пуле. Разве может быть виновата пуля? Как можно обвинить кирпич, упавший на прохожего? Значит, есть кому ответить за пулю?..

Самобичевание, похоже, получалось жалким, вымученным, а ему бы хотелось поглубже да с вывертом, чтобы обнажить себя до предельной глуби и найти в том обнажении сладостное упованье или безжалостный суд на будущее. Но слишком много случилось наслоений на данном эпизоде, тут всегда можно было вывернуться с отвлекающим ударом. Зато яснее стали причины дорожного сну: Поль Дешан и Володя Коркин погибли в один день — и приснились в одном сне… Ладно, что было, то было, тогда ворвался и наследил, а нынче привез радость вдове. Баш на баш, расквитался за старый промах. Тогда кричали звериным воем, валились с дивана, а нынче такое же известие — радость для одинокой души. А что: вырваться из безвестности смерти — разве не радость? Пенсия… А награда? — немало наберется сопутствующих посмертных радостей. Вот ты и ушел от своего стыда. Самокопания не получилось, вместо того справил праздник мелкого себялюбия, можешь дохлебывать виски, ты заслужил свою порцию.

Стыд в самом деле незаметно оставил Сухарева, а вместо него вернулись раздумья. Черт возьми, это же надо, такое совпадение, день в день… Пуля вылетела из ствола и, вспарывая воздух, устремилась к цели. Володя Коркин упал в борозду у чужого столба, и Пашков, он же Дешан, со связанными руками рухнул на чужой бетонный пол, может статься, в ту же минуту. Сорока дней не хватило им…

Сухарев решительно отстранил бутылку. Неужто еще не понимаешь, дуралей? Надо немедленно позвонить полковнику Куницыну и узнать у него о вдове. Ведь живой человек двадцать пять лет ждал этой справки, фу, черт, это же не справка, а человеческая жизнь, пробитая пулей. И она ждала все эти годы. Кто она? Чем жила? На что надеялась? А ему было жаль потратить субботу?..

Он растерянно схватился за телефон, вот оказия, номера не записал. Сухарев взволнованно подошел к окну, чтобы увидеть Кремль во всю ширь. Вот, оказывается, в чем дело, продолжал думать он, послушно следуя по поверхности мысли. Та пуля грызла его. Она вырвалась из черного ствола, но не остановила смертного полета, ибо готов иной спусковой крючок, готов и взведен, достаточно бросить слово — и будет нажата кнопка…