Только одна пуля

Не заметив возникшего на пути красного света, Сухарев рванулся через проезд одновременно с машинами, одна сердито гуднула, вторая едва не лизнула крылом, но он увернулся, проскочил, не отрываясь взглядом от зовущего огня.

Черная «Волга» догнала его у Александровского сада. Приоткрылась дверца.

— Это вы? — удивился Сухарев, притормаживая и отвлекаясь взглядом от огня.

— Извините, решил догнать вас, — отвечал из кабины полковник Куницын. — Мне мысль пришла… а вас след простыл… я вдогонку…

— Про Игоря, да? — взволнованно догадался Сухарев, почувствовав в словах Куницына нечто неожиданное и срочное.

— Ведь они в один день, да? — быстро спросил Куницын.

— В один, — в тон ему ответил Сухарев.

— Но как? как? — полковник Куницын спешил высказаться, однако не находил иных слов. — Они ведь не одинаково! А как?

— Как? — с нетерпением спросил Сухарев, еще больше загораясь волнением собеседника. — В самом деле: как?

— Хотите знать — как?

— Как? Я должен знать. Не томите. Как?

— А вот так! — Куницын наконец-то соскочил со звуковой зацепки. — Моему-то и пули не потребовалось. — Хлопнула дверца, машина рванулась вперед, словно ее и не было.

56

Там лежала распластанная черная звезда, огонь бесшумно вырывался из ее сердцевины. Жаркий воздух размывался над звездой. Пространство около нее углублено, но сырости не держалось там: огонь высушил нетленным жаром широкий круг на камне. Несильный ветерок трепал огонь, стараясь сбить его с горелки, но пламя было плотным и стойким и высоко вздымалось, разметываясь причудливыми языками и отражаясь в красном мраморе пристенка.

Прилетела черная пуля. Протянулась черная плаха…

Люди стояли у огня безмолвной цепочкой, лица замкнуты, истомлены болью, но Сухарев не смотрел на других, ему доставало огня. Был хаос и мрак — и долго, ох как долго материя сгущалась в пузыри. И вспыхнули звезды — вечный огонь мироздания, то было двадцать миллиардов лет назад, а может, еще больше, все равно не сосчитать, не представить, ни на каких часах не измерить: у мироздания иной счет времени. Солнце светит всего четыре с половиной миллиарда лет, но разве не вечно! Человеку всего четыре миллиона лет, но разве он не вечен! России всего тысяча лет, но разве не вечна она! Что есть вечность? Все, что дольше одной человеческой жизни. И сам человек есть вечный огонь жизни, возникший из огня мироздания. Люди получили огонь с неба и верно хранили его. Не погаси! — кто знает, может, то и было первой пещерной заповедью. И первой агрессией — захват чужого огня.

Что важнее для человека: огонь или палка? Что стоит вначале? Вначале был огонь. И палку-то в руки пришлось взять для того, чтобы разворошить угли, желанные, но обжигающие. Вот он светится, трепетный уголек, — как перенести его в соседнюю пещеру? Без палки не получится.

Два конца у палки, два начала у огня.

Из палки — рычаг. Из палки же — дубина. От огня — тепло. От огня же — смерть. Деять и бить. Греть и жечь.

Человек — единственное животное на земле, сумевшее приручить огонь. Вот где вспыхнул первый вечный огонь — в пещере. С тех пор вечные огни горели не затухая. Они пробились к нам сквозь толщу веков через безмолвных, с белыми колпаками на голове жрецов Зороастры, через храмы непорочных весталок, требующих приношения своему непорочному огню, через факел бегуна, несущего в поднятой руке огонь мира к подножью олимпийского стадиона, через скорбное мерцанье лампады в русской избе под образами, через культовые костры, в которых сгорали еретики, — они пробивались, освещая мглу далеких веков, и сделались Вечным огнем на могиле павшего солдата.

Жизнь начиналась у огня. А после родилась дрожащая вспышка пламени на кончике ствола пулемета.

Человек приручил огонь и лишь потому стал человеком. А теперь расщепил огонь до последнего предела — и вот уж затаился дикий огонь в боеголовке ракеты.

Как и человек, огонь может быть первобытным. Как и сверхчеловек — сверхогнем. Удержим ли его в узде нашего разума? Жечь или греть? Бить или деять?

Жарко пылает Вечный огонь.

Выстрел — и юное тело валится в чужую борозду. Солдат кусает краюху хлеба, но выстрел — и кусок застревает в горле. Он крадется вдоль фасада, но выстрел — и разверзается черный колодец. Он гордо вскидывает подбородок, готовясь бросить клич, но выстрел — и валится на камни мостовой. Выстрел — и скатывается на дно оврага — и сползает в реку с плота — тыкается в бруствер — шмякается о скалу — в податливую мягкую траву — и темный лес — и глухое болото — и валятся как снопы: пронзенные, разорванные, пробитые, оскаленные, — всех раскидало по своим и чужим землям, кто они? где родились? какого звания? — всех уравнял выстрел.

Выстрел — и вспыхнул вечный огонь памяти.

Выстрел — огонь — молчание — истомленные лица.

Одному из них все-таки повезло больше, чем остальным, и он лег у подножья стены под распластанной черной звездой, не помня о том, где упал.

«Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Красивые слова, гордые слова и безрадостные слова.