Только один старт

— Я убежден, что изобличение столь опасного еретика будет с искренней радостью встречено всеми добрыми католиками. Дун Дьего! — окликнул герцог молодого статного дворянина с закрученными усиками. Тот подошел с поклоном. — Разрешите, монсеньор, представить моего племянника, маркиза до Барракудо-и-Буда. Это он дал нам весьма важные свидетельства, которые решающим образом…

— Знаю, — Великий инквизитор протянул молодому человеку вяло опущенную бледную кисть. — Благодарю вас, сын мой.

Дун Дьего почтительно приложился к его руке усами и губами.

Да, он, дун Дьего, неплохо справился с поручением дяди, а заодно и выполнил долг истинного христианина. Теперь он получит, как обещал дядюшка, замок Косто-Буда, это недурное поместье на юге, и поправит свои дела. Хватит ему ютиться в ветхом доме предков, который вот-вот развалиться. Теперь его дела пойдут на лад.

Хайме выхватил шпагу, стал в позицию.

Клинки скрестились со звоном. Белладолинда завизжала на весь зал. Из соседнего зала повалили гости, мелькнул голубой кафтан герцога.

Дун Дьего дрался на итальянский манер, не давая клинкам разъединиться. Хайме сразу почувствовал твердую и опытную руку. Дун Дьего не давал ему высвободить клинок, точно следовал всем его движениям, ожидая, что Хайме не выдержит, рванется, раскроется. Тяжко дыша, стояли они друг против друга, клинок скользил по клинку. Хайме чувствовал, что еще немного и он не выдержит дьявольского напряжения.

Резким движением он отбросил шпагу противника, отскочил назад. В тот же миг дун Дьего, припав на колено, сделал выпад. Хайме увернулся в полуповороте, но кончик шпаги, скользнув, прожег ему грудь. Тут же Хайме парировал следующий удар. Дун Дьего теснил его к балюстраде. Теперь пошло в открытую. Удар, отбив. Удар, отбив. И тогда Хайме применил прием, которому научил его один парижский бретер. Ложный выпад вправо, одновременно — поворот кисти. Если дун Дьего успеет отбить — все пропало… Не успел. Всем корпусом вперед! Шпага Хайме вонзилась в горло противника. Дун Дьего захрипел, вскинул руки к горлу, рухнул навзничь.

Герцог устремил на Хайме взор тяжелый, леденящий. Благородные фидальго, как стена, вокруг стояли в выжидательном молчанье. Так с минуту продолжалось; вдруг средь тяжкого молчанья троекратный стук раздался. На пороге появился королевский анонсьеро. Возгласил: «Его величество властитель кастеллонский, ужас мавров, радость верных, Аурициа Премудрый соизволил осчастливить этот дом. Король у входа!» Все почтительно склонились перед радостною вестью. Только Хайме, задыхаясь, прислонился к балюстраде и тоскливо озирался на придворных, что стеною загораживали выход — выход из палат угрюмых, из сетей интриг и сплетен, лютой злобы и коварства — на просторы океана.

13

Дун Абрахам вошел в королевскую трапезную и застыл у дверей.

Король сидел, запрокинув голову, в горле у него булькало. Вокруг толпились придворные. Лейб-медик держал в одной руке бутыль с зеленой жидкостью, в другой — полоскательную чашу. Министр двора был весь — сплошная скорбь и сострадание. Инфанты стояли рядом с отцом и спорили.

— Настойку из кассии! — говорила одна, топая ножкой.

— Нет, эликсир из масла и розмарина! — возражала вторая и тоже топала ножкой.

От сильных булькающих звуков колебалось пламя свечей на столе. Наконец король выплюнул полоскание в чашу, подставленную лейб-медиком, и тут заметил дуна Абрахама.

— А, вот вы где, сеньор, — сказал он, глядя исподлобья. — Подойдите.

«Сеньор» вместо «граф» — это было просто ужасно.

— Ваше величество, — сказал дун Абрахам, приближаясь на носках башмаков, — простите мое опоздание, у меня было весьма срочное…

— Съешьте вот это, — прервал его король и ткнул пальцем в мясо, лежавшее перед ним на тарелке. — А я на вас посмотрю.

Дун Абрахам отрезал кусок и положил в рот. Все молча, смотрели, как он жевал.

Немного переперчено, подумал дун Абрахам, вдумчиво жуя. Проклятый повар, не мог соблюсти меру…

Король осушил подряд два кубка эль куассо.

— Ну как, сеньор? — осведомился он язвительно. — Вкусно, не правда ли?

— Ваше величество, — начал дун Абрахам, ощущая некоторое жжение во рту, — не смею отрицать свою вину, но…

— Еще бы вы отрицали! — повысил голос король. — Сегодня вы окормили меня перцем, а завтра и вовсе отравите, а? Почему вы побледнели? Видно, правду мне рассказали о ваших злокозненных делишках. Ну-ка, признавайтесь, чем вы занимаетесь в потайном подвале?