Только один старт

Моя задача разделилась на три вопроса. Предстояло узнать прежде всего действительные причины гибели "Икара", каналы, по которым Вера получала от Вершинина фотограммы, и, наконец, что думал об уникальных вспышечных выбросах сам астрофизик.

На первые два вопроса я не смог ответить из-за отсутствия необходимых материалов. Оставалась еще одна возможность: разыскать записи частных разговоров командира "Икара" с Землей. Вершинин мог говорить с Верой, ведь он направлял данные в ее лабораторию. Наконец, родственники и потомки могли найти черновики ее работ, записи, дневники.

Раньше, после возвращения, я заставлял себя не думать о Вере, не узнавать о ее судьбе, точно боялся, что это отравит мне всю жизнь. Теперь я видел, что знание деталей необходимо для поиска, и послал запрос в справочный Центр. У Веры была дочь - Лидия Скляревская, художница, создававшая интерьеры для дальних космолетов. Внешне она мало походила на Веру. Я заметил это, как только включился экран голоскопа.

Нет, письма и дневники матери у художницы не сохранились, но Вершинина и меня она знала по рассказам Веры. Я не ожидал такого результата. Оказывается, в памяти Веры мы стояли рядом - я и Вершинин - и во мне неожиданно возникло чувство, очень напоминавшее ревность.

- Я была совсем маленькой, - рассказывала Скляревская. - Мама водила меня в планетарий, где показывали звезды, Солнце. Мама говорила, что там, в огне, работает отважный человек. Он скоро вернется и привезет мне кусочек далекой звезды. А я думала - какой это будет кусочек, его, наверно, нельзя будет взять в руки и придется хранить в магнитной бутылке...

Скляревская засмеялась, и только теперь я уловил сходство: это была улыбка Веры. Художница еще долго говорила об "отважном человеке", и я не мог обнаружить, где в ее воспоминаниях кончается рассказ о Вершинине и начинается рассказ обо мне. Детская фантазия создала из нас один образ и пронесла ею через всю жизнь...

Добров разыскал меня на третий день.

- Две ночи не спал, - устало заявил мой помощник, - но коечего добился. Выяснилось, что ни одна обсерватория того времени не наблюдала вершининских выбросов. Они были зарегистрированы, судя по всему, лишь "Икаром" и поэтому у гелиофизиков возникло сомнение в их достоверности. Это могло быть иллюзией, дефектом аппаратуры... Мне посоветовали обратиться к Галанову конструктору солнечных зондов. Он отличный знаток Солнца. Я говорил с Галановым об "Икаре", и он отдал фотограммы на экспертизу своим космореставраторам. Дел у Галанова по горло, идет подготовка новой серии зондов, но он непременно хочет увидеться с вами...

Утром следующего дня мы встретились - я и Галанов.

Разговор как-то сразу удался. Возможно, это произошло благодаря особому свойству галановского характера: он умел говорить со всеми. Отчасти это объяснялось возрастом: конструктору солнечных зондов было тогда шестнадцать лет, он почти с детской непосредственностью находил общий язык с любым собеседником. Иногда я думаю, что могло произойти, окажись Галанов другим человеком. Он мог играючи разбить мои шаткие версии и снисходительно пожелать удачи в будущих начинаниях.

Выслушав мой рассказ о судьбе Вершинина, конструктор сказал:

- Я подхожу со своей точки зрения. Мои зонды никогда не сталкивались с подобным явлением, но я знаком с конструкцией "Икара", и не думаю, что это была ошибка аппаратуры или наблюдателя.

- Не правда ли, выбросы очень похожи на лазерные сигналы?

- Вероятно, - согласился Галанов. - Мы это выясним, когда найдем останки "Икара". Найти следы спутника спустя сто лет трудно, но возможно. Сейчас, с новыми зондами, я могу это проделать.

В таком свете картина поиска предстала передо мной впервые. Какой же чувствительности должна быть аппаратура зондов, если она способна регистрировать остаточные эффекты в бурлящих слоях фотосферы спустя такой долгий срок!

- Если выбросы, замеченные Вершининым, - лазерные сигналы, то нельзя ли говорить о гибели в Солнце космолета?

- О гибели? - переспросил Галанов. - Выбросы, судя по фотограммам, не изменили положения и интенсивности за несколько суток наблюдения. Аппаратов, которые могли бы продержаться в Солнце так долго, в ваше время не было, а выбросы подобного типа могут быть только искусственного происхождения. Это пришелец, Юлий Александрович.

Все было просто у Галанова! Пришелец - такая версия пришла бы мне в голову в последнюю очередь. И я сейчас, несмотря на уверенность конструктора, был убежден, что он ошибается. Я просто не привык подходить к гипотезе внеземного происхождения космических объектов как к равноправной альтернативе и учитывать ее во всех выводах. Таков был путь науки моего времени, никогда не сталкивавшейся с явными следами деятельности чужого разума. Для Галанова такой преграды в мышлении не существовало.