Лука все не переставал ломать голову, на кого же она похожа, и поскольку порой труднее бывает уловить сходство, пристально вглядываясь в лицо, отвел от нее глаза и некоторое время смотрел на сгорбившихся в танце наподобие вопросительных знаков стройных парней и очень прямо державшихся, высоко вскинув голову и устремившись взором куда-то вдаль, девушек, которым их партнеры и впрямь изредка казались ходячими вопросительными знаками, да и недаром: ведь парней заботила лишь самая ближайшая, сегодняшняя перспектива, тогда как девушки заглядывали намного дальше вперед.
А эта сидевшая перед ним молоденькая девчушка с игривым выражением лица, с которого, однако, не сходила тень печали, была похожа на какого-то шустрого зверька, который, резво перепрыгивая с ветки на ветку, временами с грустным недоумением уставляется на людей. Оно-то все так, только не этого сходства искал в ней Лука, а совсем другого, но на кого она еще была похожа, ему никак не удавалось припомнить.
— Я хочу вас спросить об одной вещи.
— О чем? — она чуть приподняла голову, не отрывая взгляда от бокала.
— Когда вы меня увидели, то почему-то... нет, мне это, верно, показалось. Или вы правда удивились? Почему?
— Сказать? — она взглянула на него и вновь опустила голову.
— Нет, не стоит.
— Почему?
— Вы все равно не поверите...
— Тогда не говорите.
Девушка не обиделась.
— Как здесь жарко — сказала она, — и какой чад...
— Потолок низкий.
— Потолок! — она посмотрела вверх. И вновь эта ее шея. Не сводя с нее взгляда, Лука опорожнил свой бокал. — Потолок и правда что низкий, и эта музыка...
Она на кого-то похожа!
— Вы любите музыку?
— А почему вы вдруг об этом спросили?
— Вот такую, как здесь?.. Этот визг и грохот?
— Да. Это тоже музыка... Своеобразная.
— И вам она нравится?
Она поняла, какого от нее ждут ответа, и сказала, поведя плечами:
— Что в ней такого...
— А чего же тогда танцевали...
— Не знаю, так.
Лука взял сигарету, затянулся и пустил дым в потолок.
— Так, может, вам вообще здесь не нравится?
— Не знаю, так себе.
— Тогда зачем вы здесь?
— Ну, не знаю, а что еще делать...
— Не знаете?
— Нет. А что, обязательно надо знать?
Ее вдруг как подменили. Она говорила так вызывающе, что и Лука невольно перенял ее тон:
— И завтра тоже сюда придете?
— Непременно. Вы назначаете мне свидание?
— Нет! И снова будете танцевать с этим в бурке, если он вас пригласит?
— А что в этом плохого?
— Не понимаете, да?
— Нет! — И вызывающе на него уставилась.
Трубач совсем ошалел, он так невыносимо пронзительно резал какую-то чушь, что гитаристу оставалось только отбивать ритм, беспардонно вихляясь всем телом. А по клавишам беззвучно прыгали толстые пальцы какого-то видимого лишь со спины пианиста. Где-то далеко, в тумане, беззвучно размахивал руками Скорей-скорей, он как всегда, восторженно о чем-то распространялся, чтоб на следующий день обеспокоенно выспрашивать: «Что это я там вчера плел, а?» В дымном мареве едва различимы были танцующие пары — проглотившие аршин девушки и уподобившиеся вопросительному знаку парни: сегодня же, сегодня?!
— Но почему вам все-таки здесь не нравится?
— Потому, что...
— Потому что что?
— Ложь! — ответил Лука, упершись ей в глаза взглядом.
— Что ложь?
— Все это. — Лука повел рукою вокруг.
— Как это ложь... почему?
— Ложь, потому что ложь.
— Тогда почему же вы здесь? — разозлилась она.
— Ложь тоже по-своему интересна.
— Ничего подобного, просто здесь нет ничего более интересного.
— Интересного сколько угодно.
— Но это, наверно, где-нибудь в другом месте?
— Нет.
— А где же — зде-эсь?
— Здесь, — сказал Лука, — здесь же, в двух шагах.
— Здесь же, в двух шагах, — у нее перехватило дыхание,— что?
— Здесь же, в двух шагах, — понизил голос Лука, не сводя с нее глаз, — сама жизнь, сама правда.
— Ну уж! — отмахнулась она рукой, но сразу же вся съежилась, поймав на себе его досадливый взгляд.
— Пошли, покажу.
Это сказал Лука. Он уже стоял на ногах.