Только обгон: (По мотивам мемуаров йийита Гэя)

Всего одно мгновение… Я рассказываю куда дольше. Даже движения не запечатлелись в памяти, осталась как бы фотография. Я вскочил в шлюз. Не кинулся к нашему капитану, не мог ему помочь. Ведь мы же были в безвоздушном пространстве, где даже маленькая дырочка в скафандре означает смерть.

Палец Рэя на кнопке:

— Все готовы? Даю старт!

Конечно, герметичность не проверена, но мы же в скафандрах, герметичность можно проверить потом.

Зал наполняется дрожью и шелестящим свистом. На обзорном экране тотчас же гаснут вспышки. Преследователи в панике, знают: сто граммов фотонов — не шутка. Бушует снаружи испепеляющий радиоураган. И наши враги, и наши защитники наперегонки спешат в укрытия. Наклоняются обрубленные балки на экране. Это док отводят в сторону, подальше от нашего лучевого потока. Рэй ведёт ручку по реостату, дрожь становится мельче, ровнее, свист превращается в монотонный гул…

— Летим, ребята!

— Неужели летим?

Обзорные экраны ничего не могут сказать, на экранах звезды и звезды. А вот на табло видно, как самые последние нули, те, что после запятых, дрогнув, сползают вниз, на их место просовываются единички.

Признаюсь, даже гибель товарища, даже сочувствие его вдове не могли угасить всю торжественность этой минуты.

По-моему, это была лучшая минута в моей жизни.

Старая поговорка гласит: “Нет хуже — ждать и догонять”. Увы, мы были поставлены в это неприятное положение. Целый месяц добивались разрешения снаряжаться, три месяца снаряжались, ждали и ждали старта. А преступный “Паломник” все это время уходил, набирая фору, успел оторваться от нас на 20 световых суток, развил скорость около 0,3 с — девяносто тысяч километров в секунду. И пока мы ликовали, глядя, как выползают на табло самые первые километры — первый, второй, третий, “Паломник” все удалялся, прибавляя по 90 тысяч километров ежесекундно. Он превосходил нас в пройденном пути, превосходил и в темпе, увеличивая разрыв почти на треть световых суток каждые сутки. И единственная наша надежда была на темп увеличения темпа — на вторую производную, говоря математическим языком; на то, что капелюшечная наша скорость растёт быстрее, чем у удирающего гиганта.

Но темп увеличения темпа, вторая производная пути, если вам так понятнее, диктует вес путника… Взявшись догонять, мы навалили на себя добавочный груз, двойной, сразу же со старта.

Казалось, велик ли подвиг — двойной вес. До четырехкратной перегрузки — до 4 g, говоря языком физики, — дотягивают любые самые нетренированные люди. Сильные, опытные лётчики управляют пикирующим самолётом при 8 и 10 g. На центрифугах чемпионы выносливости выдерживают 12 gи более. Но ведь там испытание продолжается секунды, минуты, а мы перегружались на месяцы. Удвоенный вес. Наши юные подруги стали матронами по семь-восемь пудов каждая. Девять и десять пудов тянули мужчины. Сэй Большой таскал тринадцать. У каждого как бы ещё один человек на плечах. Мы приобрели одышку и отёчные ноги, не бегали, а переступали, не вскакивали со стула, а выпрямлялись, кряхтя принимали вертикальное положение. И невольно оглядывались все время, нет ли рядом кресла, нет ли койки, чтобы свалить на неё свои пуды.

— Мужайтесь, ребята! Потерпите ради справедливости!

К сожалению, нужно было не только терпеть, но и работать: разбирать и размещать по местам все эти ящики, мешки, пакеты, сваленные кое-как, где попало в суматошные часы предотъездной спешки. Но сейчас ящики, мешки, пакеты, баллоны, бутылки и все прочее весили в два раза больше. Подавленные собственными пудами, мы таскали отяжелевшие вещи. И кляли “этих идиотов” (самих себя), которые пришивают пуговицы к шубе на морозе. Столько раз мы твердили перед вылетом: “В пути будет время, разберёмся”. Да, времени здесь хватало, но сил мы тратили втрое, вчетверо больше.

Впрочем, сие не от нас зависело. Мы с радостью пришили бы пуговицы заблаговременно — обстоятельства не позволили.

— Рэй, а на “Паломнике” тоже таскают грузы вручную?

— Там, ребята, роботы-грузчики с лапами-домкратами.

— Эх, нам бы хоть один!

— Веселее, братва, улыбочки на лицо! Планета смотрит на нас в телескопы. Гэй, у тебя уныло-длинный нос. Подрежем ножичком? Все легче, вес поубавится.

Только вечером мы давали себе передышку — от ужина до полуночи, чтобы дух перевести, лечь в кровать — и заснуть при нормальной тяжести. Собираемся за столом и первым долгом глядим на табло. Сколько прошли? Два световых часа, все ещё в пределах родной планетной системы. Ну а “Паломник”? Двадцать три светодня отмахал, ещё трое суток отыграл у нас. И со скоростью тоже: у нас — две сотых скорости света, у них — 0,34 с, в семнадцать раз больше. Ничего, ребята, ничего, нос вешать незачем: ускорение выше у нас, вторая производная в нашем кармане.

На самом деле все это на табло читалось косвенно. Ведь прямые данные мы получали с опозданием. Свет от “Паломника” шёл со скоростью света, попадал в наши приборы через двадцать три дня. Но я не буду всякий раз упоминать: “По расчётам, по расчётам…”