Только хорошие индейцы

Льюис находит алюминиевую лестницу длиной в четырнадцать футов под коробками в гараже, тащит ее через задний двор, с трудом протаскивает через раздвижные стеклянные двери, способ запирать которые он давно обещал придумать, и устанавливает ее под этой дурацкой маленькой лампочкой. Если она даже работает, то светит только на фартук из кирпичей перед камином, который Пита называет «домашний очаг».

Белые девушки знают названия для всего на свете.

Это нечто вроде их семейной шутки, потому что именно так начались их отношения. Двадцатичетырехлетняя Пита сидела за столом для пикника возле большого жилого дома в Восточном Глейшере, и двадцатишестилетний Льюис в конце концов попался на том, что все время косил одну и ту же полоску травы, пытаясь разглядеть, что она там рисует.

– Вы что, снимаете с нее скальп? – достаточно громко крикнула она ему.

– Хм, – хмыкнул в ответ Льюис, выключая механическую газонокосилку.

Она объяснила, что не собиралась его оскорблять, а просто использовала термин, описывающий ситуацию, когда газон стригут очень коротко, как делает он. Льюис сел напротив нее, спросил, не туристка ли она или приехала к кому-нибудь на лето, или что-то вроде этого, а ей понравились его волосы (тогда они были длинными), потом ему захотелось увидеть все ее татуировки (они уже почти целиком заполнили ее тело), и в течение пары недель они проводили вдвоем каждую ночь в ее палатке, или на сиденье грузовика Льюиса, или на чем угодно в гостиной его двоюродного брата, по крайней мере до тех пор, пока Льюис не сказал ей, что собирается сбежать оттуда, покинуть резервацию и послать к дьяволу это место.

Вот как он понял, что Пита – настоящая девочка: она не оглянулась вокруг и не сказала: «Но здесь так мило», или «Как ты можешь» или – хуже всего – «Но это же твоя земля». Она восприняла его слова скорее как вызов, подумал Льюис, и не прошло и трех недель, как они уже были неразлучны и ночью и днем в подвале дома ее тети в Грейт-Фолз, и все у них получилось. И не собиралось заканчиваться, может, благодаря таким удачным сюрпризам, как починка лампочки, которую невозможно починить.

Льюис взбирается, как паук, по шаткой лестнице и сразу же подпрыгивает на десять дюймов вверх, чтобы его лицо не исполосовали лопасти вентилятора, свисающего с потолка на четырехфутовом бронзовом стержне. Если бы он прочитал в «Книге здравого смысла» о таких трюках – если бы он только помнил, на какой полке лежит эта книга – то на первой странице наверняка говорилось бы, что прежде, чем залезать на лестницу, надо догадаться выключить все вращающиеся приборы, которые могут сломать твой глупый нос.

Но все-таки, когда он стоит выше вентилятора и чувствует, как кончики лопастей пытаются поцеловать его бедро сквозь джинсы, и упирается кончиками пальцев в скошенный потолок, чтобы не упасть, он делает то, что сделал бы каждый: смотрит вниз сквозь воздушный вихрь из лопастей, которые пересекают одну и ту же часть комнаты таким образом, что… что…

…что образуют какую-то картинку?

Не просто картинку из прошлого, но из очень знакомого прошлого.

Сквозь туманный круг вращающихся лопастей вентилятора, похожих на стрелки часов, он видит лежащую на боку молодую самку вапити. Льюис понимает, что она молодая, по размеру ее тела – точнее, по отсутствию явных выпуклостей и общей худобе, нескладности. Если бы она никуда не исчезла, спустись он вниз и покопавшись ножом у нее во рту, он не обнаружил бы там резцов. Вот какая она еще молодая.

Так как она к тому же мертвая, она не стала бы возражать против ножа в деснах.

А Льюис наверняка знает, что она мертва. Он знает, потому что десять лет назад это он ее убил. Ее шкура до сих пор лежит в морозилке в гараже, Льюис хотел сшить из нее перчатки, если Пита когда-нибудь снова решит заняться дублением кожи. Единственная реальная разница между гостиной и тем местом, где он видел эту вапити десять лет назад, заключается в том, что тогда она лежала на снегу, забрызганном кровью. Теперь под ней бежевый, немного выцветший ковер.

Льюис наклоняется, чтобы посмотреть сквозь вентилятор под другим углом, увидеть ее заднюю половину, понять, есть ли там следы того первого выстрела, но потом останавливается и заставляет себя вернуться на то место, где стоял.

Ее желтый правый глаз… он раньше был открыт?

Когда глаз моргает, у Льюиса вырывается негромкий, совершенно непроизвольный крик, он отшатывается назад, отпускает перекладину лестницы, взмахивает руками, стремясь сохранить равновесие, и в эту секунду невесомости понимает, что момент настал: он уже израсходовал все бесплатные купоны на спасение от кладбища, и на этот раз он упадет, и угловой кирпич «домашнего очага», выступающий вперед больше, чем обычно, размозжит ему затылок.