Только хорошие индейцы

В голове у Льюиса автоматически выскакивает заголовок, прямо из резервации: не «БЕЛАЯ КРОВЬ РАЗБАВИТ ИНДЕЙСКУЮ», на что он всегда надеялся, если женится на белой женщине, и к чему он себя готовил, на всякий случай – кто знает? – но «БЕЛАЯ КРОВЬ ПРЕДАЕТ ВСЕХ ИНДЕЙЦЕВ». Дело в том, как он поступал с древними туземными водоплавающими (вероятно, они были похожи на микроскопических лососей), несмотря на то что черноногие – лошадиное племя. Он виноват в том, что охотился на этих рыб, но он никогда не гнал их вниз по течению, и поэтому некоторые из его предков выжили после всех набегов, эпидемий чумы, резни, геноцида и диабета, и спаслись от езды на автомобилях со спущенными шинами, которые прикончили множество американцев; может быть, они поэтому и выстояли против этого большого пулемета Гатлинга[12] истории?

– Как он? – спрашивает Льюис, кивая в сторону гаража.

– Думаю, это помогает, – отвечает Пита, поднимая бутылочку с козьим молоком.

По мнению одного из носильщиков багажа в аэропорту, козьим молоком можно вернуть к жизни щенка, подхватившего энтеровирус. У Харли совсем другая беда, но если козье молоко может сохранить жизнь щенку, у которого разжижаются кишки, тогда оно наверняка может как-то помочь псу, который большую часть вчерашнего дня умирал, а потом очнулся.

Такой исход не менее вероятен, чем все остальные.

Однако рано или поздно, и Льюису эта мысль была ненавистна, в какой-то момент, и очень скоро, дело дойдет до старого отцовского ружья и до последней прогулки Харли, или его выноса, или чего-то в этом роде.

Совсем не потому, что Харли был плохим псом, а потому, что он был самым лучшим псом.

Льюис использует то же самое ружье, что и десять лет назад. Если потребуется, он поедет в резервацию и возьмет его у Касса, потому что именно из этого ружья он убил ту молодую самку. Вапити, которую он пытается изобразить на ковре при помощи сотни обрывков липкой ленты.

– Нужна помощь? – говорит Пита, имея в виду его маленький проект.

Любой другой человек, любая другая жена глупого мужа, который пытается спрятаться от своего умирающего пса, выкладывая силуэт вапити на полу гостиной липкой лентой, велела бы прекратить мусорить в доме, перестать зря расходовать ленту и немедленно убрать все, что он натворил.

Пита пробирается к Льюису, садится рядом, берет рулон липкой ленты, отрывает полоски и держит их на кончиках пальцев, ожидая, когда он их у нее возьмет.

Она выдвинула теорию о том, что он тогда видел: если направить свет на спицы велосипеда, они создадут картинку на скорости и сохранят это расплывчатое, светящееся изображение, и так же, наверное, возник произвольный узор из светлой и темной пыли на обратной стороне лопастей вентилятора. Во время вращения лопастей из нее образовалось нечто вроде сгустка, и Льюис просто увидел в нем то, что ему подсказало чувство вины, – молодую самку вапити.

Только он не все рассказал ей о той самке.

Она вегетарианка, и не по причине слабого здоровья, а по этическим соображениям. Теперь по вечерам и он чаще всего ест картошку, или тофу, или бобы. И это прекрасно. Каждому индейцу средних лет необходима именно такая диета. Поэтому Пита наверняка выслушала бы всю его историю, издавала бы нужные звуки, смотрела бы на него так, будто все понимает, но ей было бы больно слушать его рассказ, и ей пришлось бы пойти к школе и нарезать круги по беговой дорожке, чтобы убежать от этой истории. Лучше не рассказывать ей все до конца, не обременять ее и не оставлять шрамов на ее памяти. Да и кто знает? Возможно, выслушав его, она просто встанет и уйдет, и больше не вернется.

Двадцать минут спустя, или через час, Льюис более или менее точно выложил очертания самки вапити… скорее менее, чем более.

Он встает, чтобы посмотреть на нее сверху, и он понятия не имеет, как его далекие предки делали это в прошлом. Те лошади, которых они рисовали на балках или боковых стенах хижин, не были анатомически точными – как и эта вапити – но они свидетельствовали о близком знакомстве с их фигурами, их очертаниями, а эта самка из липкой ленты получилась совсем непохожей. Скорее можно подумать, что кто-то рассказал Льюису о вапити, а он сам никогда не видел настоящего оленя в реальной жизни.

Пита прижимает ладонь ко рту, чтобы сдержать смех, и Льюис тоже вынужден улыбнуться.

– Выглядит так, будто пятилетний ребенок пытался обвести по контуру гигантскую овцу, – говорит он. – Пока приканчивал третью бутылку пива с утра.

Пита падает на отодвинутый в сторону диван, поджимает под себя ноги и прибавляет:

– А овца при этом лягалась, стараясь вырваться.

– Овцы ничего не понимают в искусстве, – говорит Льюис и падает на диван рядом с ней.

Из этого положения он, разумеется, в конце концов смотрит сквозь вентилятор снизу, а потом на точечный светильник, который опять не горит. Это загадка, которую ему никогда не отгадать, он с этим уже смирился. Некоторые осветительные приборы понять невозможно, нечего и пытаться.

– Так что дальше? – спрашивает Пита.

Секунд тридцать Льюис не отвечает, потом наконец произносит:

– Это глупо.