Только для девочек

На днях я заплыла в море одна. Поднялись волны, меня понесло, я очень испугалась. С трудом добралась до берега, до мостков нашего пансионата «Волна». И начала придумывать стихи, которые закончила только сейчас.

Сегодня волны бьют о камни пляжа,
И на мысу маяк ревет,
Я отплыву от берега подальше
И поиграю в старый пароход.

Капитан безбожно матерится.
Дребезжат машины — им конец.
И четыре черных машиниста,
Как четыре тени на стене.

Что-то чинят, что-то поправляют,
Но ничем помочь уже нельзя,
И волна, соленая, морская
Заливает серые глаза.

Ох, разбушевалось сине море,
Хоть к утру бы стих проклятый шторм.
Молча, без речей и церемоний
Люди распрощались с кораблем.

Сели в шлюпки. Капитан по долгу
Делает последним этот шаг.
Я плыву назад. И долго
Отдыхаю на мостках.

И все-таки нет ничего лучше моря. На мой взгляд, ни горы, ни леса не дают такого ощущения, что ты, человек, тоже являешься лишь частью вечной природы. Море — стихия, из которой вышел человек, но оно осталось в человеке. И слезы и кровь имеют вкус моря.

И еще я вспоминала о том, как в день отъезда Валентина Павловича из Сочи мы с Валей встретили его на набережной. Валя предложила Валентину Павловичу пойти вместе с нами к ее знакомому сапожнику. Она отвыкла от своих красивых черных замшевых туфель на очень высоких каблуках и сломала каблук. Нужно было его починить.

Валентин Павлович шагал рядом с нами, молчаливый, напряженный, и все хотел о чем-то заговорить, но не решался. И мне казалось, что я знаю, о чем.

Я стала лихорадочно обдумывать, куда бы мне уйти одной, без них, хоть ненадолго, и сказала, что мне на минутку нужно в галантерейный магазин, что мама просила купить для нее заколки для волос. Что я сейчас же вернусь.

Но Валентин Павлович почему-то захотел пойти вместе со мной и купить эти заколки для моей мамы, и Валя пошла вслед за нами. И тут я попала в ужасное положение. Я выдумала про заколки и не сообразила, что у меня с собой нет ни копейки. Я стала что-то мямлить, а Валя посмотрела на меня понимающе и дала мне двадцать копеек, которые нужны были для этой моей покупки. Она-то знала, что мама не пользуется никакими заколками.

И тут у меня началась ужасная икотка. Со мной так бывает, если я очень растеряюсь, если, как сейчас, попадусь на том, что просто соврала. Это ужасно. Я икала и не могла остановиться.

— Скажи, — посоветовал мне Валентин Павлович, — скажи: «Икотка, икотка, перейди на Федотку, с Федотки на Якова, с Якова на всякого». И пройдет.

— Это не помогает, — ответила я, икая. — Я не раз пробовала.

— У меня есть верное средство, — сказала Валя. — Наше, старинное, актерское. Ты представляешь себе, какой ужас, если вдруг у актера, которому сейчас нужно выйти на сцену, начнется икотка. Он же просто играть не может. В общем — хоть вешайся. И вот есть старинное секретное у актеров средство. Я тебя сейчас научу. Для этого нужно поставить ноги вместе, наклониться вперед, на прямых ногах, нет, нет, на прямых, вытянутые руки отвести назад, а кто-нибудь должен, — это я сейчас сделаю, — взять стакан холодной воды, поднести тебе его — руки-то у тебя сзади, сама ты его взять не можешь, — и чтоб ты ее быстро выпила. Икотка сразу пройдет.

— Не знаю, — сказала я. — Я думаю, это не поможет.

— То есть, как это «не поможет»? — возмутилась Валя. — Мочалову — помогало. Стрепетовой — помогало. Станиславскому — помогало и даже Смоктуновскому — помогало, а тебе вдруг не поможет. Что же это такое? А ну, давай попробуем.

Мы взяли стакан воды в автомате, и под удивленными взглядами прохожих я наклонилась вперед, отвела руки назад…

— Больше, больше наклонись, — потребовала Валя, поднесла мне стакан и предложила: — Пей быстрее.

Я стала пить, а выпить воду в такой позе, надо сказать, ужасно трудно, вода лилась у меня по подбородку, но Валя наклоняла стакан, и мне ничего другого не оставалось, как задирать голову и пить. И я пила. Оказалось — это удивительная вещь. У меня сразу прошла икотка.

Потом мы пошли к Валиному знакомому сапожнику. Это был невысокий худощавый человек в очках с золоченой оправой, с седыми, зачесанными назад длинными и красивыми волосами, с приятным негромким голосом, до имени Афанасий Захарович. Веранда его небольшого дома выходила прямо на улицу и служила ему мастерской.

Он очень обрадовался Вале, осмотрел туфли и сказал, что каблук он сейчас же прикрепит намертво.

— А новых хоров у вас не появилось, Афанасий Захарович? — уважительно и с интересом спросила Валя.