Толкин

Для Рональда это стало настоящим открытием. Вообще языки давались ему легко. Он самостоятельно выучил англосаксонский, а вслед за ним староанглийский, готский, норвежский, древнеисландский и финский. А ведь были еще латынь, греческий, французский и испанский! И Рональд не просто изучал языки, он вникал в них, пытался понять и выявить их корни. Он обнаружил вдруг, что язык, на котором говорили в древней Англии, полон темных, но удивительных, даже прекрасных слов. Он с восхищением перечитывал древнюю поэму «Беовульф». Подвиги датского короля Хротгара из славного рода Скильдингов буквально зачаровывали его. Это были удивительные, завораживающие строфы, особенно последнее повеление великого Беовульфа: «Схороните меня на берегу моря и насыпьте надо мной большой курган, чтобы его издали видели мореходы».

Костер погребальный

воздвигли ведеры,

мужи дружинные,

украсив ложе

щитами, кольчугами,

как завещал им

дружиноводитель

еще при жизни,

там возложили

на одр возвышенный

скорбные слуги

старца-конунга;

и скоро на скалах

вскипело пламя,

ратью раздутое;

черный взметнулся

дым под небо;

стонам пожара

вторили плачи

(ветра не было);

кости распались,

истлились мышцы,

сгорело сердце.

Дым от кострища

растаял в небе;

десять дней

насыпали гауты

курган высокий

над прахом владыки,

бугор могильный,

заметный издали,

морескитальцам

знак путеводный

^[39]

.

Курган высокий… Бугор могильный… Знак путеводный…

Поразительно, но уже в школе Рональд Толкин читал в оригинале не только «Беовульфа», но и средневековые английские поэмы. Он вел школьные дискуссии о языках на готском, он тщательно изучал древнюю мифологию, эпосы, сказания. Как мы уже писали, он не просто изучал языки — он их анализировал, домысливал. Наконец, сам придумывал новые языки. Например, эльфийский:

А Элберет Гилтониэль

Силиврен пенна мириэль

О мэнель эглар эленас!

На-кэард палан дириэль

О галадреммин эннорас,

Фануилос, ле линнатон

Нэф аэр, си нэф аэрон!..

^[40]

Это вовсе не набор бессмысленных слов. Это язык со своей грамматикой и лексикой, который слышали и понимали другие жители Средиземья, например, хоббиты. «Я и сам тогда был абсолютным хоббитом, — посмеивался Толкин, — только ростом повыше…»

9

Казалось, жизнь начинала налаживаться. Но пережитые стрессы не могли не сказаться. В 1904 году у Мэйбл неожиданно обнаружился диабет. Первый приступ болезни случился в феврале. Мэйбл очень надеялась, что это не страшно, что это пройдет, что ужасный приступ больше не повторится, но, конечно, была встревожена, хотя пыталась скрывать это. «Вы говорили, — писала она свекрови, пытаясь отвлечься от своих невеселых раздумий, — что один из рисунков, сделанных мальчиками, нравится вам больше всего. Они, конечно, нарисовали все это для вас. Особенно Рональд с блеском сделал свой рисунок — недавно у него состоялась даже самая настоящая выставка в комнате у отца Фрэнсиса».

Все же удержаться от жалоб Мэйбл не могла:

«Я, к сожалению, все еще больна, не выходила из дому почти месяц — даже в ораторий! — но благодаря этой мерзкой мокрой слякотной погоде чувствую себя лучше, а с той поры как заболел Рональд, могу даже отдыхать по утрам, хотя у меня целыми неделями бессонница».

И далее: «Я нашла почтовый перевод, который вы послали мальчикам некоторое время тому назад и который по ошибке был положен не туда, куда нужно. После этого мальчики провели в городе всю вторую половину дня, тратя полученные деньги на разные вещи, которые они хотели нам всем подарить. Они даже сделали все рождественские покупки. Рональд вообще может многое, даже подобрать цвет шелковой подкладки — не хуже настоящего парижского модиста. Он быстро продвигается в занятиях, знает греческий уже лучше меня и говорит, что займется со мной на каникулах немецким, хотя больше всего мне хотелось бы провести это время в постели…»^[41]

К сожалению, новый, 1904 год начался плохо. Сперва Рональд и Хилари заболели свинкой. Потом пришла очередь коклюша, а Хилари подхватил пневмонию. Это отняло у Мэйбл последние силы, и в апреле она в очередной раз попала в госпиталь. Дом на Оливер-роуд закрыли, а детей отправили к родственникам: Хилари — к дедушке и бабушке Саффилдам, а Рональда — в Хоув, в семью Эдвина Нива, мужа его тети Джейн.

Диабет в те годы лечить не умели, но к лету Мэйбл поправилась настолько, что ее выписали из госпиталя. Добрый и шумный отец Фрэнсис тут же предложил план, который вполне устраивал Мэйбл. В деревушке Реднол в нескольких милях от Бирмингема кардинал Генри Ньюмен в свое время построил скромный дом для престарелых священников. Живущий рядом местный почтальон по фамилии Тил предложил сдать спальню и гостиную в своем доме Мэйбл Толкин и ее сыновьям — за вполне приемлемую плату, а его жена бралась еще и готовить для жильцов.

В конце июня 1904 года мальчики присоединились к матери.