Не могу не восхититься богатством, изяществом и дизайнерской изобретательностью Твифорда. Да, конечно, переживший школу конструктивизма нынешний технично-утилитарный век многое в его сортирных залах счел бы "излишеством", но все-таки есть в них высокое ощущение основательности и достоинства. Это не однодневки, не проходные зальчики-забегаловки - это дворцы. Приходите сюда и уходите отсюда дорогим гостем.
А какой поразительной красоты росписи унитазов оставил нам XIX век! Какая замечательная лепнина их украшает! Нет, это действительно шедевры, достойные места в престижнейших музейных собраниях.
Более всех прославился Томас Крэппер, подаривший миру систему "дерни за цепочку": англичане до сих пор унитазы называют "крэппер", а долгое сидение в уборной обозначают глаголом "крэп". Среди других изобретателей Доултон: ему принадлежит честь изобретения бачка, крепящегося на стене высоко над унитазом. Вода, обрушиваясь с высоты, смывает все в канализацию. А в 1915 году пришел час и сифонных бачков, которые можно располагать очень низко - едва повыше стульчака.
Многим славным умам обязаны мы тем самым, на вид простым, даже обыденным унитазом, которым пользуемся ныне. На стенах научных библиотек и университетов я видел медальоны с барельефами разных великих, но нигде - с портретами творцов ватерклозета. Человечество неблагодарно.
"Москва, как много в этом звуке..." Надо бы добавить, "и в запахе". Обстояло по этой части дело в Москве не лучше, нежели в ихнем Париже. Как пишет наш отечественный сортиролог Герман Штрумпф, жители Москвы ещё и в XVII веке выбрасывали экскременты и выливали нечистоты на дворы и на улицу - тому есть свидетельства иностранных путешественников. Даже по самой главной, Тверской улице струились зловонные ручьи, вытекавшие из-под деревянных заборов, огораживавших дворы.
Ров возле Крепостного вала, шедшего по Садовым улицам, в дождливую погоду наполнялся водой, которая в сухое время загрязнялась нечистотами. Аналогичное зрелище представляли Болото, Балчуг и Садовники, затоплявшиеся в весеннее половодье разлившейся Москвой-рекой, а потом в течение всего лета подсыхавшие, благоухая плавающим дерьмом.
Речка Неглинная, о которой мы так долго ностальгически вздыхали, когда она была спрятана в подземную трубу, а теперь вот снова видим её ожившей, выпущенной наружу возле Александровского сада, славилась своим амбре: и в самой ней было полно нечистот, и по берегам её вечно лежали кучи навоза и гниющего мусора.
Конский навоз и мусор практически не убирались. Как и во многих городах, в Москве кое-где были проложены сточные канавы, каналы и подземные трубы - для отвода дождевой воды и хозяйственных стоков. Увы, как и парижане, москвичи сбрасывали в них "золотце".
Со временем в разных местах дворов стали рыть глубокие ямы для надворных клозетов. Когда яма заполнялась, рыли другую, нужник переносили. Золотарное дело был не развито. Обыкновения такого не было - вывозить дерьмо из города. Ну а раз не было спроса на этот вид промысла - не было и предложения.
Нынешние московские экологи могут пометить красным цветом в календаре дату 9 апреля. В этот день в 1699 году Петр I издал указ "о соблюдении чистоты в Москве и о наказании за выбрасывание сору и всякого помету на улицы и переулки", где, в частности, было сказано: "На Москве по большим улицам и по переулкам, чтоб помету и мертвечины нигде, ни против чьего двора не было, а было б везде чисто..."
Но указ указом, а санитарное состояние столицы не улучшалось. Даже в Кремле дело обстояло неважно, особенно после того, как Петр разместил там коллегии со всей их обслугой.
Примечательна запись в журнале Оружейной палаты, сделанная 25 октября 1727 года начальством Казенного двора: "От старого и доимочного приказов всякой пометной и непотребный сор от нужников и от постою лошадей подвергает царскую казну немалой опасности, ибо от того является смрадный дух, а от того духа Его Императорского Величества золотой и серебряной посуде и иной казне ожидать опасной вреды, отчего б не почернела".
При таком уровне санитарии Москву, как и прочие европейские города, то и дело посещали всякие "моры", уносившие от четверти до половины населения. В 1771 году (так ли далеко это от нас?) пронесшаяся над Москвой "моровая язва" (эпидемия чумы) свела в могилу больше трети населения и даже вызвала "чумной бунт", во время которого был убит архиепископ московский Амвросий. Пытаясь предотвратить распространение заразы, он запретил устраивать крестные ходы и массовые моления, за что и был растерзан толпой.
Завершая свой рассказ о канализации старой Москвы, Герман Штрумпф печально констатирует: "Единственным средством, повышавшим санитарию и способствовавшим благоустройству города, служили, как это ни грустно, другие стихийные бедствия - пожары. Деревянная Москва от них выгорала почти целиком по несколько раз в столетие; с домами сгорали скопившиеся в них нечистоты, отбросы и насекомые. Отстраиваясь заново, Москва на несколько лет улучшала свое санитарное состояние".