Токийский Зодиак

Доверять свои мысли бумаге – дело весьма рискованное, поэтому в душе я твердо решил, что если выйду в отставку без проблем, ничего писать не стану. Однако вот я уже в отставке, живу как все пенсионеры, но мне трудно даже минуту не думать о том, что тогда произошло. Я с теплотой вспоминаю прошлое – сколько листов с показаниями я тогда исписал… А сейчас проходит день за днем – и я вообще не беру в руки ручку и от этого, кажется, старею еще быстрее. Вот бумага. В любой момент можно сжечь все, что я на ней напишу. А в памяти все время всплывает одно и то же…

Должен признаться: я все время боялся своей профессии. Чем выше поднимался по служебной лестнице, чем серьезнее становилась лежавшая на мне ответственность, тем тяжелее мне было нести это бремя. Впрочем, когда это касалось только меня, я еще так сильно не переживал. Но когда мой сын выбрал тот же путь, что и я, и начал свою карьеру, страх стал одолевать меня все сильнее. Я стал думать о том, как бы уволиться со службы.

Конечно, уйти по собственному желанию было бы хорошо, но я так и не решился на это. Какие у меня были основания? Что подумают сослуживцы? Как объяснить им мое решение? Пришлось тогда отказаться от этой мысли. А если б вскрылись все обстоятельства, моя отставка ничего не изменила бы и никак не помогла бы положению сына. Я уж не говорю о том, что мой уход тогда мог вызвать подозрения и инициировать в отношении меня служебное расследование.

Причина разъедавшего меня страха – дело о массовом убийстве в 1936 году членов семьи Умэдзава. Мрачные были времена. Конечно, не такие, как после войны, но серийные убийства и прочие жестокие преступления случались часто. Прежде всего на периферии; некоторые убийства так и остались нераскрытыми.

Делом Умэдзава занималось управление криминальных расследований в Сакурадамон[37]. Я в то время возглавлял следственный отдел в управлении Таканава. Тогда в каждом управлении следователям выплачивали премии по количеству раскрытых дел. Семь, восемь и девять иен[38] в зависимости от звания. Конкуренция была острой, но у меня дела шли хорошо. Недаром в тридцать лет меня назначили начальником отдела.

Мы с женой купили дом в Каминогэ, у нас родился сын. Я был полон энергии и надежд, пока не случилось то, чего я никогда не забуду. 23 марта 1936 года, вечер. Рука не поднимается об этом писать, но это надо сделать…

Мое несчастье началось с происшедшего в Каминогэ убийства Кадзуэ Канэмото. Она стала первой жертвой в серии убийств женщин семьи Умэдзава. После войны об этом деле стало широко известно. Распространено мнение, что смерть Кадзуэ не имеет связи с последовавшими за ним убийствами, но я считаю эту точку зрения ошибочной, о чем будет сказано дальше.

В начале карьеры я поднимался по утрам подчас раньше супруги и бежал на службу, а возвращался, когда она уже спала. Когда меня поставили во главе отдела, я каждое утро уезжал в управление в шесть и приходил домой после семи вечера. Жил строго по часам, так что подстроить мне ловушку, наверное, было несложно.

В тот вечер, сойдя на станции с электрички, я направился к дому. Через пять минут нагнал шедшую впереди женщину в черном кимоно. Кроме нас, на улице больше не было никого. Вдруг женщина скорчилась, схватилась за живот и присела на корточки. Со стоном попыталась выпрямиться, но не смогла.

Помню, женщина извинилась и пожаловалась на острую боль. Я спросил, где она живет. Оказалось, недалеко. Я же полицейский, подумал я, подставил плечо и довел ее до дома. Обняв за плечи, провел в комнату, помог лечь на бок и собрался уходить, но она попросила, чтобы я побыл еще немного, а то ей одиноко. Как выяснилось, она жила в этом доме одна.

Скажу честно: до этого случая, кроме жены, у меня не было женщин. И я не стыжусь в этом признаться. В тот момент у меня не возникло нечистых мыслей. Клянусь. Но когда видишь, что женщине тяжело, да еще подол кимоно у нее задрался, поневоле, к стыду своему, потеряешь контроль.

До сих пор не могу понять, что она тогда думала, зачем ей это понадобилось. Она сказала, что была замужем и овдовела. Вот я ее и пожалел. Она прижалась ко мне, стала шептать на ухо, что чувствует себя страшно одинокой, брошенной, попросила погасить лампу… Когда все произошло, принялась извиняться и сказала, чтобы я не включал свет, а шел домой. «Жена будет волноваться, если поздно придешь. Мне просто стало жутко одиноко. Забудь обо мне, пожалуйста. Я никому не скажу, что между нами было».

Я оделся на ощупь в темноте и, пряча, как вор, глаза, выскользнул за дверь. Шел по улице и думал о том, что случилось. Чувство было такое, будто меня околдовали. Может, она нарочно разыграла этот спектакль с приступом? Очень похоже. Воровки-карманницы нередко прибегают к таким приемам: прикидываются на улице, что им стало плохо, а сами незаметно обшаривают карманы у мужчин, подошедших помочь. Но у меня из карманов ничего не пропало. Так что если это спектакль, цель другая: просто ей захотелось мужика.