Токийская невеста

Я вымыла под краном лицо, черное от вулканической пыли, и попила воды. Теперь мне оставалось только ждать Ринри. Ожидание обещало быть долгим. К счастью, невозможно скучать, глядя на идущих мимо людей, особенно в Японии. Я села на землю и много часов подряд смотрела на своих новых соотечественников.

Ринри спустился, наверно, около двух. Он был едва жив от усталости. Но не моргнув глазом усадил меня в «мерседес» и отвез в Токио.

Назавтра он прислал мне двадцать две красные розы. К ним прилагалась записка: «С Днем рождения, дорогой Заратустра!»

Ринри извинялся, что он не сверхчеловек, поэтому не мог принести цветы сам. У него так разболелись ноги, что он не в силах был встать.

* * *

Спустя несколько дней Ринри позвонил мне и сказал, что его семейство на неделю уезжает. Он предложил мне пожить это время у него.

Я согласилась с опаской и любопытством – никогда еще мы не были вместе так долго.

Он приехал забрать меня и мои пожитки. Войдя в бетонный замок, я робко спросила:

– А где я буду спать?

– Со мной, в постели родителей.

Я запротестовала, мне казалось, что это неправильно. Ринри, по обыкновению, пожал плечами.

– Это все-таки постель твоих родителей!

– Они же не узнают, – сказал он.

– Но я-то знаю.

– Не спать же нам на моем односпальном футоне. Будет ужасно тесно.

– Других вариантов нет?

– Есть. Постель бабушки и дедушки.

Это подействовало. От отвращения к его деду и бабке я мгновенно согласилась спать на родительском ложе.

Оно оказалось гигантским водяным матрасом. Такие комфортабельные капканы были в моде лет двадцать назад. На редкость неудобная вещь.

– Интересно, – заметила я. – Тут надо двадцать раз подумать, прежде чем сделать малейшее движение.

– Чувствуешь себя как на каноэ в фильме «Освобождение»[25].

– Точно. Освобождение – это когда из него выберешься.

Ринри, задумавший какое-то хитрое меню, скрылся на кухне. Я отправилась бродить по бетонному замку.

Почему мне все время казалось, что на меня направлена камера? Я не могла избавиться от ощущения, что за мной следит незримое око. Я состроила рожу потолку, потом стенам, но ничего не произошло. Враг был хитер и делал вид, будто не замечает моих дерзких выходок. Надо быть начеку.

Ринри застал меня, когда я показывала язык какой-то современной картине.

– Тебе не нравится Накагами? – спросил он.

– Нравится, – совершенно искренне сказала я, глядя на картину, где все было погружено в потрясающую тьму.

Ринри, наверно, пришел к выводу, что бельгийцы всегда показывают язык картинам, которые их особенно волнуют.

На столе меня ждали восхитительные яства: шпинат с кунжутом, заливные перепелиные яйца с тисо, морские ежи. Я набросилась было на эту роскошь, но заметила, что Ринри не ест.

– А ты?

– Я это не люблю.

– Зачем же приготовил?

– Для тебя. Мне нравится смотреть, как ты ешь.

– Мне тоже нравится смотреть, как ты ешь, – сказала я, скрестив руки на груди.

– Пожалуйста, ешь, это так красиво.

– Я объявляю голодовку и буду голодать до тех пор, пока ты не принесешь себе еду.

Для меня было пыткой его огорчать и главное, бороться с искушением немедленно сожрать все эти чудеса, от которых я не могла отвести глаз.

Ринри уныло поплелся на кухню и вернулся, неся итало-американскую салями и баночку майонеза. «Нет, он не сделает этого!» – ужаснулась я. Однако он сделал: съел всю салями, намазывая каждый кружок сантиметровым слоем майонеза. Что это было: месть или вызов? Делая вид, будто мне все равно, я продолжала наслаждаться гастрономическими изысками, пока он кудахтал от удовольствия, поедая этот кошмар. Он заметил мое каменное лицо и ехидно сказал:

– Ты же требовала, чтобы я поел?

– Ну да, я очень рада, – соврала я. – Мы оба едим то, что любим, и это замечательно.

– Мне хочется пригласить друзей, чтобы представить их тебе. Ты не возражаешь?

Я не возражала. Решили, что вечеринка состоится через пять дней.

Были каникулы. За все это время я ни разу не вышла из бетонного замка. Ринри обращался со мной как с принцессой. На столе в гостиной, под картиной Накагами, он поставил для меня лаковую шкатулку с набором для письма. Мне было не по себе, я никогда не писала в таких условиях. Чтобы сочинять, ничего нет лучше дешевых принадлежностей, даже попросту бросовых. От лака потели пальцы, и я запачкала рукопись.

Ринри ошалело смотрел на меня, и моя ручка застывала в воздухе. Тогда он с умоляющим видом изображал, будто водит рукой по бумаге, показывая мне, чтобы я писала, и я поняла, что можно просто калякать что попало, раз ему это так нравится. Как герой «Сияния», я тысячу раз написала, что схожу с ума. Но за отсутствием топора не смогла доиграть его роль до конца.

До сих пор единственной известной мне формой жизни вдвоем была наша жизнь с сестрой. Но поскольку она мой полный двойник, это было не совместное существование двух разных людей, а скорее жизнь идеального существа в полном ладу с собой.