Тогда шумела листва [авторский сборник]

Никандр Алексеев ТОГДА ШУМЕЛА ЛИСТВА

Рассказы

Никандр Алексеевич Алексеев

(1891–1963)

Об авторе

Охота! Сколько радости и спортивного азарта испытывал всякий, кто хоть однажды с ружьём в руках, пробираясь в лесных чащах или в кустарниках по берегам озёр, «скрадывал»[1] дичь! Но не всегда ожидает охотника удача. Нередко ему приходится и спасать животных — и, кто знает, не больше ли радости испытывает при этом охотник!

Вот о такой радостной «неудаче», когда была подобрана и выхожена маленькая перепёлка, и рассказывает в своей книге Никандр Алексеев.

Тогда шумела листва

Фингал как будто дремлет на полу, положив голову на лапы. Распушённый хвост лаверака[2] лежит неподвижно. А ведь движениями хвоста пёс выражает и свою радость — молотит им воздух, и неприятность — низко опускает его.

Из машинки, привинченной к краю стола, я беру закрученный патрон и ставлю на подоконник. Следом за моей рукой с патроном поворачиваются глаза Фингала. Нет, не дремлет. Наблюдательный пёс по опыту знает, что зарядка патронов предшествует чудесной прогулке по кустарникам, полям и берёзовым перелескам.

Правда, случается — и после зарядки патронов Фингал остаётся дома, а хозяин, захватив деревянных уток, один исчезает на сутки, а то и больше.

Почему хозяин не берёт свою собаку на утиную охоту? Плыть она может, как заправский пловец. Белую одежду загрязнит на болоте? Ну что ж, отмоет. Поплавает по чистой воде и отмоет. Вода и грязь не помеха.

Нет, не поэтому я не беру Фингала, когда отправляюсь на болота за утками. Задача птичной собаки — стоять или лежать возле обнаруженной дичи. Тетерева, куропатки, перепела, дупель,[3] бекасы — все эти птицы останавливаются, затаиваются при виде собаки. И пёс осторожничает, делает вид, что не чует дичи, и стоит, не шевелясь, пока не придёт охотник и не скажет:

— Вперёд! Пусть взлетают, стрелять будем…

А утка, увидев собаку, не хочет сидеть. Она уплывает или убегает. Вот почему я не беру Фингала на уток.

Не беспокоит ли моего лохматого друга и сегодня дума: а вдруг придётся опять оставаться дома, слоняться из угла в угол, поджавши хвост.

Нет, если хвост и лежит, как лохматый меховой чулок, то глаза моего друга — живут, светятся…

Значит, Фингал чувствует, что я возьму его с собой.

Готовя ружьё к завтрашним выстрелам, я решил освободить каналы стволов от обильной смазки. При виде ружья Фингал вскочил и, поставив передние лапы мне на грудь, а голову вежливо повернув влево, три раза пробасил:

— Гав, гав, гав!

— Возьму! — ответил я.

Жена с шестилетней дочкой Леночкой ушла к соседям, в квартире, кроме меня с Фингалом, — никого. И я докладывал ему:

— Видишь ли, сейчас вторая половина сентября — тетерев тебя не подпустит, улетит. Ты не встанешь на стойку: трава поредела, посохла и шелестит, как сено сухое, — раз, крыло стало упругим, словно пружина, — два! Тетерев не хочет прятаться. Он теперь больше верит крылу — оглушительному взрыву взлёта…

Фингал в знак согласия так ударяет хвостом, что поднятый косым лучом заката золотистый столб пыли шевелится, и внутри него прыгают золотинки.

Я продолжаю:

— А вот перепёлок и куропаток найдём.

Пёс метнулся к двери, но не залаял — значит, не чужой идёт. Вошёл мой сосед, девятиклассник Коля.

Ничего охотничьего Фингал не приметил у молодого человека: ни ружья, ни патронташа, ни фляги. И потому с полным равнодушием к гостю снова растянулся на полу.

Но Колю привела ко мне тоже охотничья страсть. Ему наговорили друзья о начале пролёта северной утки — дичи, ожиревшей в спокойствии северных болот, не доступных для ноги охотника.

— Патроны на воскресенье и уроки на понедельник приготовлены, — поспешил меня уверить Коля. — На уток пойдём, Лексеич?

— Болотом, тиной пахнет эта дичь, — улыбнулся я. — И, кроме того, уже дано слово Фингалу пойти на охоту за перепёлками.

— Слова нельзя нарушить?

— Это было бы нечестно, — сказал я серьёзно.

Золотистые лучи солнца ушли из нашей комнаты, и сумерки заняли все углы дома.

— Лексеич! — И мне почувствовалась в голосе теплота молодого охотничьего сердца. — Кто с вами ещё идёт?

— Никто. Мы вдвоём.

— А с кем вы разговаривали, когда я входил?

— С ним, с моим помощником, — ответил я.

— А меня возьмёте с собой?

Я только предупредил:

— Надо точно стрелять… Фингал не любит мазни, и сам не мажет. У него нет ложных стоек, у тебя не должно быть пустых выстрелов.

Мы условились выйти в пять утра с таким расчётом, чтобы к семи часам, перейдя пять глубоких логов, скомандовать Фингалу: «Вперёд!»

Пришли жена с дочкой. Фингал встретил их в дверях и снова растянулся на полу.

Леночка села, как на сиденье мягкого стула, на широкую спину Фингала. Пёс в знак дружбы возобновил удары хвостом.

— Принеси мне перепёлочку! — И, прежде чем уйти на зов мамы из соседней комнаты, спросила: — Принесёшь? Да?

Великолепные места! Овсище, гречишник — поля, прерываемые невысокими, ещё совсем зелёными берёзовыми перелесками. И только осинки, покрасив свою листву под бронзу, уже торжественно встречали осень.