Точная Формула Кошмара

— Уточни, в каком направлении двигалась тартана последние часы.

— Прямо на юг, — едва слышно прошептал раненый, когда Дуседам перевел вопрос. — А что?

— Пассажиры нам не нужны, — порешил господин Ансельм.

— Видно, Анахарсисам на роду написано удушение, — захохотал толстяк Дуседам.

Разговора Анахарсис не понял, но угадал свою участь — лица людей, подаривших ему час жизни, были неумолимы.

Моряк зашептал молитву, которую ему не суждено было дочитать в этом мире.

Прежде чем вернуться к рассказу Дуседама Старшего, я представляю читателю первую часть повествования Жан-Жака Грандсира. Как уже сказано, его исповедь-воспоминание наиболее важна для нашей истории: пожалуй, все ужасы Мальпертюи так или иначе сопряжены с трагической судьбой Жан-Жака Грандсира.

Глава первая. Дядюшка Кассав о тходит

Тот, кто постигает тайну своей смерти,

а живущим оставляет тайну своей жизни,

обкрадывает и жизнь, и смерть.

Стефан Занович

Дядюшка Кассав скоро умрет.

Белоснежная, то и дело подрагивающая борода ниспадает на грудь, сам дядюшка утопает в красной перине. Ноздри втягивают воздух, словно он напоен сладостными ароматами, огромные волосатые руки готовы вцепиться в любую добычу. Служанка Грибуан, принесшая чай с лимоном, выразилась так:

— Вещички упаковывает. Дядюшка Кассав услышал.

— Пока еще нет, женщина, пока еще нет, — ухмыльнулся он.

Прислуга ретировалась — испуганно шелестящий смерч юбок; а дядюшка добавил, обращаясь ко мне:

— Не так уж долго мне осталось, малыш, но ведь умирать — дело серьезное, и спешить тут не следует.

Минутой позднее он снова блуждает взглядом по комнате — ничего не упуская, будто составляет окончательную опись: игрок на теорбе — статуэтка поддельной бронзы; тусклая миниатюра Адриана Броуэра[1]; дешевенькая гравюрка — женщина играет на старинной колесной лире; и ценнейшая «Амфитрита» кисти Мабузе[2].

Стук в дверь, входит дядя Диделоо, здоровается:

— Добрый день, двоюродный дядя.

Он один из всей семьи так называет дядюшку Кассава.

Диделоо — чинуша и зануда. Карьеру начинал учителем, да с учениками так и не справился.

Теперь он заместитель начальника в одной из муниципальных служб и, насколько может, третирует подчиненных экспедиторов.

— Ну, начинайте выступление, Шарль, — говорит дядюшка Кассав.

— Охотно, двоюродный дядя; опасаюсь, однако, вас чрезмерно утомить.

— Ну так повосхищайтесь собой молча и побыстрее — мне ваша физиономия не больно—то приятна.

У старого Кассава явно портится настроение.

— Увы, я вынужден привлечь ваше внимание к низменным проблемам материального порядка, — начинает свои причитания дядюшка Диделоо. — Нам нужны деньги…

— Да неужто? Вот уж удивили так удивили!

— Надо заплатить врачу…

— Самбюку? Накормить его, напоить, а ежели нужно, пусть спит на софе в гостиной — и довольно.

— Аптекарь…

— Я к лекарствам и не притронулся. Все пузырьки и порошки прилежно забирает ваша прелестная жена Сильвия, страдающая, как известно, всеми болезнями, какие только ей удалось обнаружить в медицинском словаре.

— Много и других расходов, двоюродный дядя… Откуда нам взять столько денег?

— Сундук с золотом зарыт в погребе — третья камера, девять футов четыре дюйма под седьмой плитой. Хватит?

— О, благородный человек, — пускает слезу дядюшка Диделоо.

— К сожалению, про вас, Диделоо, этого не скажешь. А теперь убирайтесь-ка… болван!

Шарль Диделоо злобно косится в мою сторону и скользит к выходу; он такой тощий и плюгавый, что без труда просачивается в чуть приотворенную дверь.

Дядюшка Кассав смотрит на меня.

— Повернись-ка к свету, Жан-Жак.

Я повинуюсь. Умирающий тягостно-пристально разглядывает меня.

— Ничего не попишешь, — после довольно долгого обследования ворчит он, — вылитый Грандсир, хоть и прилизанный малость. В жилах капля крови поспокойней — и смотри-ка, на вид куда благородней, чем твои предки. Да уж… А вот твой дед Ансельм Грандсир — в те времена его звали просто господин Ансельм — отъявленный был мошенник!

Это любимый дядюшкин эпитет, и я совсем не обижаюсь, потому что деда, оставившего по себе столь дурную память, никогда не видел.

— Не помри он на гвинейском берегу от бери-бери, так и вовсе бы законченным мерзавцем стал, — веселится дядюшка Кассав. — Вот уж кто любил все доводить до конца!

Дверь распахивается, появляется моя сестра Нэнси.

Облегающее платье подчеркивает статную фигуру, глубокий вырез корсажа нескромно приоткрывает великолепные формы.

Ее лицо пылает гневом.