Точная Формула Кошмара

Однажды я неожиданно столкнулась с ней в коридоре: в одной руке она держала рапиру, в другой — сильный фонарь с рефлектором, которым высвечивала темные углы.

При другой встрече она посоветовала мне вернуться в гостиную и, поскольку я повиновалась весьма неторопливо, крикнула мне в спину, что не потерпит вмешательства в свои дела.

Угадала ли Мета мой секрет?

Куда девалась скучная старая дева, что буквально несколько дней назад привычно склонялась над вышивкой? Сейчас ее лицо пылало напряжением ненависти, отблески коей падали и на меня. Так как у меня появился секрет.

Что меня побудило к действию? Любопытство, жалость, извращенность, не дай Бог?

Нет! От всего сердца уверяю Господа: только жалость. Только милосердие…

Однажды я сошла в прачечную набрать воды из колонки и вдруг услышала тихое постанывание:

— Моа… моа…

Я подумала о пропавших близких, осмотрелась и увидела приоткрытую дверь в кладовку: там, в пыли и паутине, несчастный Хюнебайн держал старые книги.

— Моа… моа…

Оттуда. Я подошла ближе — тишина. Сделала несколько шагов, и вдруг что-то дотронулось до моей юбки. Я слегка отшатнулась, и тотчас застенало, зажалобилось близ меня:

— Моа… моа… — и тихо поскребли мой кувшин.

Я поставила кувшин. Вода заволновалась, заплескалась, словно жадно лакала собака. Уровень чуть-чуть опустился.

— Моа… моа…

В жалобе послышался человеческий плач, даже детское всхлипывание — невидимый монстр страдал…

Шаги в коридоре. Я приложила палец к губам и стоны умолкли. Бесшумно прикрыла дверь в кладовку. Мета вошла в прачечную.

— Вы тут стонали?

— Поскользнулась…

Я стала сообщницей фантомов.

* * *

Принесла молоко, вино, яблоки. Никаких признаков жизни. Когда вернулась, молоко было выпито до последней капли, но вино и плоды остались нетронутыми. И словно легкий ветерок окружил меня и замер в моих волосах.

Я снова принесла свежего молока. Стонов не слышалось, только призрачная ласка длилась дольше.

Мета, похоже, поглядывает на меня с подозрением и часто задерживается у кладовки.

Я объяснила знаками моему загадочному протеже, что собираюсь найти убежище понадежней. Боже, какой странной показалась собственная жестикуляция в пустоте. Он понял и прошелестел за мной по коридорам… как вдруг мне пришлось спрятаться в нишу.

Светлый круг задрожал на каменных плитах — Мета спускалась по винтовой лестнице. Она ступала крадучись, пытаясь закрыть луч своего фонаря. Блеснуло лезвие рапиры. И тогда я почувствовала: это задрожало от страха, всколыхнулось близ моей руки и я расслышала жалобное: моа… моа…

Шаги Меты затихли в далеком резонансе. Я ободряюще махнула рукой и осторожно пошла дальше. Наконец, остановилась у большого стенного шкафа, в который, как я помнила, никогда и никто не заглядывал.

Когда воздушный ток тронул ресницы и губы, я ощутила нечто вроде стыда…

Наступил май.

Белые фиалки расцвели в крохотном садике, когда-то забрызганном кровью бедного Хюнебайна.

Но дивное весеннее небо не оживило города. Птичьему пенью вторили только скрежет засовов да позвякивание дверных петель.

Меня окружила беспокойная симпатия фантома. Он хотел моего внимания, и я научилась распознавать подобное бризу присутствие по неизъяснимой и внезапной нежности. Когда я давала ему понять, что боюсь Меты, он исчезал.

Но как вынести настороженный, подозрительный взгляд Меты?

* * *

Четвертое мая: дикий, мрачный конец.

Мы засветили лампы в гостиной и закрыли ставни, когда я вдруг угадала его присутствие. Я поморщилась, повела головой и тут же встретила в зеркале угрожающие глаза Меты.

— Гадина! — закричала она и захлопнула дверь.

Он остался в гостиной с нами.

— Я чувствовала, — прошипела Мета, — видела, как ты шляешься с кувшинами молока, дьявольское отродье. Ты поддержала его силы, когда он издыхал здесь от раны, что я нанесла, когда умер Хюнебайн. Его можно убить — твоего фантома. Сейчас он умрет, и, думаю, умереть для него столь же горько, если не горше, чем для нас. А потом, низкая тварь, придет твоя очередь. Слышишь?

Она выдохнула, прошипела, просвистела эти слова и сбросила кусок ткани со своего фонаря. Луч рефлектора выявил изгиб, светлую дымку, намек на силуэт, и тотчас рапира пронзила это.

— Моа!… Моа!… — раздалась томительная жалоба. Послышалось мое имя — нежно и странно акцентированное. Я бросилась вперед и опрокинула фонарь, который сразу погас.

— Мета, погоди! Пожалей! Мета буквально прорычала:

— Трижды предательница.

Рапира прочертилась острым углом перед глазами: удар пришелся над левой грудью, и я опустилась на колени.

Тонкая, ноющая интонация, рыдание, плач: кто-то в свою очередь умолял Мету. Снова взвилось лезвие. Я силилась вспомнить слова молитвы покаяния, дабы вручить душу Господу…

Лицо Меты исказилось, рапира выпала…

У потолка возникла серебристая полоска, свернулась лентой, коснулась обоев. Засвиристело, затрещало пламя.

— Мы горим! — закричала Мета. — Горим! Будьте прокляты!

И в эту секунду дверь отворилась. Высоко, у притолоки тусклой зеленью блеснули глаза… Старая женщина огромного роста, сгорбившись, вошла в комнату.