То, что делает меня (Моя сумма рерум)

Теперь, видя столь сильное его отчаяние, я понял, что произошло в парке. Он намеренно хотел упасть в моих глазах, чтобы я сам отвернулся от него, как от последней сволочи. Тогда в Башне, находясь в слепом бессилии я прижег себе запястье сигаретой, он же пытался прижечь что-то внутри себя через ненависть, пробуждаемую в других по отношению к себе. Какая-то ноющая заноза сидела в нем и бесконечно терзала.

Сердце сжалось. Я, наверное, слишком сильно успел к нему привязаться. Но жалость ему совершенно точно была не нужна, а я боялся её показать.

Волга посигналила.

— Пойдем, — я попытался убрать его руку с лица. — Ты просто напился. Мама говорит, что пьяные слёзы — это грошовые драмы.

—Так и есть. Но если с Зоей что-то случится, я не переживу. Мне и так казалось, что я умираю, а теперь просто лечу в пропасть. Понимаю, нужно что-то делать, но такой ужас перед глазами, что ничего не соображаю.

— Ты просто напился, — повторил я. — Протрезвеешь, придумаем что-нибудь.

— Я же её так люблю. Так сильно. Если бы ты знал. Если бы кто-нибудь хоть капельку это понимал. Я же всех, нахрен, убью. И Дядю Гену этого, и Ярова, да плевать. Я всех найду. Каждого. И, не дай бог, хоть как-то обидят её. Она же такая… Её нельзя обижать. Она самый дорогой мне человек.

Тифон замолчал и снова принялся шмыгать под локтем.

— Если тебя заберут, то никого ты убить не сможешь, — сказал я, всё-таки отрывая его руку от лица.

Он зажмурился. Слёзы из уголков глаз стекали по вискам.

Из Волги вышел водитель.

— Всё, поднимайся. Валим.

Уцепившись за мою ладонь, он неуверенно встал, и мы двинулись в сторону нашего дома.

Разодрав коленку, Тифон шел медленно, немного прихрамывая, а осчастливленный Дятел катил мотик позади нас. Еле удерживал, но катил.

— Знаешь, когда я понял, что люблю её по-настоящему? — он снял бандану, вытерся ей и немного пришел в себя. — В двенадцать. Нам было двенадцать. Произошла одна ужасная история. До сих пор снятся эти сны. Лето, жара, я выхожу во двор, а Зои, которая ждала меня на лавке, нет. И я понимаю, что случилось нечто страшное и начинаю её искать. Бегаю повсюду, ищу-ищу, но найти не могу. Никогда во сне её не нахожу. Никогда. Каждый раз просыпаюсь в жуткой панике и только потом вспоминаю, что на самом деле нашел её. Удивительно просто. До сих пор не верится, что нашёл. Сначала босоножки, а потом остальное.

— Я знаю, — сказал я. — Мне Зоя сама рассказывала.

— Это самый мой страшный страх. То, что её нет. Что она пропадает. Я сейчас в кошмар свой провалился. Понимаешь? Каждый лист на земле вижу, каждое дерево, платье её такое бирюзовое, и потную лысину того маньячины. Знал бы ты, сколько раз я его убивал в своей голове. И всякий раз по-новому, самыми страшными и жестокими способами. Если бы я тогда не успел, то Зои бы уже не было. Моей Зои, с которой мы с первого класса. Которая всех любит и жалеет. Даже пауков, если в доме видит, то ловит и на улицу выпускает. Если бы ты знал, как я её люблю.

Последние слова он произнес с таким жаром, что меня обожгло.

— Почему же ты разрешил мне встречаться с ней? Я ведь видел, как тебе плохо, но никак не мог понять, отчего.

— Ненавижу себя за это. Это то, что ломает меня. Всё во мне ломает. Сложно объяснить, но каждый раз, когда об этом думаю, чувствую себя таким же озабоченным гадом. Понимай, как хочешь, — его голос предательски оборвался. — Я иногда себе такое представляю. Что мы вместе. Ладно. Часто представляю. Что могу выразить всё, что чувствую к ней так, чтобы почувствовала и она. Чтобы поняла как ошибается насчет меня. Прихожу к ним в пятницу вечером и сижу до упора, до ночи, потому что никак не могу себя выгнать, представляя, чем всё обернется, если я отпущу себя. И как это может сорвать мне крышу. Я себя знаю. Я же такой. Если это отпустить, то дальше контролировать будет ничего невозможно. Поэтому лучше не начинать. Я и так чуть не сдох от ревности к тебе. И не вздумай мне ничего рассказывать!

— Да особо нечего рассказывать.

— Вот и молчи. И про Ярова не хочу знать. Пускай она назло мне это делает, но от одной мысли, что он к ней прикасается, становится невыносимо. Я тупо устал. Понимаешь? Зоя права в том, что это нужно вырезать. Ты не представляешь, как я устал. Не знаю, что делать. Очень тошно, — снова вытер банданой лицо. — На школу плевать. Даже хорошо, что можно в неё не ходить, иначе бы точно кого-то из них убил.

Он остановился и присел на корточки. Подышал глубоко, затем снова пошли.

— Для чего весь этот контроль? Тебе плохо, ей плохо, другим людям плохо.

— Ты говоришь, как Зоя, — он усмехнулся. — Она тоже вечно твердит «всем плохо».

— Это из-за того, что тебе мама запрещает с кем-то встречаться?

Он досадно поморщился.