То, что делает меня (Моя сумма рерум)

Попытался сказать себе, что Зоя стерва, а Трифонов подлец, что в жизни такое случается, и мир полон предателей, но ничего не вышло. Потому что вдруг понял, как сам лажанулся. Получил реальный шанс, но так и не смог правильно им воспользоваться. Вспомнил случай в кинотеатре, день рождения Вована, разговор с Гариком, и очнулся только когда уже поднимался по тёмной долгой лестнице Башни смерти. Почувствовал, что жутко замерз и специально снял куртку. Хотелось сделать себе ещё хуже. Что-нибудь очень неприятное и болезненное, что-то, что вернуло бы меня к ощущению реальности и перестало раздирать изнутри.

А когда дошел до двадцать четвертого этажа, и близняшки принялись расспрашивать, что случилось, сам не знаю, как накрыло. Такое отчаяние и злость, что хоть вешайся. Попросил у них покурить, как в тот раз, но Смурфа не было и травы тоже, зато нашлась какая-то «волшебная» таблетка.

Заглотил не думая, запил остывшим кофе, забрал у Ани сигарету. Это была вторая сигарета в моей жизни, ещё более отвратительная, чем первая, но мне очень хотелось сделать себе настолько плохо, насколько это вообще возможно. Затянулся пару раз и чуть не умер от асфиксии, докурить, к сожалению, не смог, но зато с мазохистским смаком затушил о запястье. Больно было очень, но в этом рвущем, жгучем ощущении я смог физически прочувствовать всю безмерность скопившегося во мне отчаяния, будто прижигал не руку, а нечто кровоточащее глубоко внутри себя.

Яна отобрала сигарету, и после того, как боль немного улеглась, прежняя злость на самого себя вспыхнула с новой силой.

Я вскочил, пнул ногой импровизированный стол, и все её уродливые рисунки разлетелись по комнате, уронил напольный светильник. Стало темно. Они принялись громко кричать на меня, а я на них. Кто-то включил восковую лампу и стены, и пол, и потолок поплыли красочными, цветными пятнами. Всё резко замедлилось. А потом одна из сестер вдруг ударила меня по лицу, а другая толкнула в кресло. Я упал. Хотел встать, но не мог, сколько не старался, всё никак не мог подняться, и от этого унизительного бессильного положения, взял и со всего маху вмазал кулаком прямо по краю консервной банки-пепельницы, и в следующий же момент почувствовал, как что-то влажное и тёплое наполняет кулак. Взглянул на руку и увидел, что ребро правой руки, с тыльной стороны ладони зияет глубокой, рваной раной в переливающемся свете лампы кажущейся то темно-фиолетовой, то бурой, то оранжевой. Кровь залила весь рукав, штаны, пол.

Сёстры потащили меня в ванную и стали промывать рану ледяной водой, затем засыпали пеплом, прямо из пепельницы, потому что никаких других антисептиков не было, замотали какими-то тряпками. Поверх руки надели пакет и отвели на кровать. Точно в бушующие воды опустили. И меня стремительно понесло на крутых волнах в неведомые пространства бескрайнего океана. Океана космического мироздания, океана всех параллельных реальностей и вселенной всех вселенных, далеко-далеко за пределы моей маленькой и никчемной суммы рерум.

Кто-то лёг рядом, и я почувствовал дыхание на своём лице. Кто-то сел, облокотившись спиной о кровать. Глаза открывать не хотелось.

— Боль — это хорошо. Наслаждайся. Когда у человека что-то болит, когда он мучается и страдает, он очищается.

— Что, кинули? Рыжая та?

Их голоса сливались.

— Не ваше дело.

— Она из таких, которым нужны жертвы.

— Какие ещё жертвы?

— Слёзы, боль, страдания, разорванные сердца, натянутые нервы, самосожжение, одержимость, фантазии до сноса крыши. Да что угодно. Такие всегда что-то забирают взамен.

— Откуда вам знать?

— В ней слишком много жизни и надежды. Она выглядит такой лёгкой и естественной. Обыкновенная, но вместе с тем совершенно особенная. В ней есть близость и понимание. Она не просто слушает, она — слышит. Не просто смотрит, она — видит. Не отгораживается и не пытается быть искусственной. И ты чувствуешь что-то своё, родное. Да?

— Допустим.

— От этого тебе начинает казаться, что она твоя. Что она часть тебя и иначе быть не может.

И тут я понял. Вот эта мысль! Та самая болезненная и безвыходно мечущаяся мысль. Она не моя. Думал, что моя. Надеялся. Но шансов нет. Никаких.

— Жил был один человек, вот такой же — лёгкий и родной. И всем направо и налево он раздавал эту лёгкость вместе с теплом, светом, уверенностью в завтрашнем дне, в том, что весь мир ждет и хочет тебя. Он ничего не обещал и не говорил о любви, просто все, кто оказывался рядом, были счастливы и купались в этой надежде. Но проблема заключалась в том, что он не хотел ни за что отвечать. Вот за эту надежду не хотел отвечать. Ведь ясно же, что нет никакого света и никакой счастливой жизни тоже нет. Она только возле таких людей, которые умеют создавать иллюзии. Пока ты рядом с ними, ты согрет, а стоит отойти в сторону, и наступает тьма. Но эти люди не понимают, что делают с тобой. Это как взять домой щенка, накормить, обогреть, а потом просто уехать и забыть о нем. Ведь даже если ты не ничего не обещаешь, ты должен отвечать за то, что ты такой, такой… Как эта твоя рыжая.