То, чего не было

– Что же?… Дело хорошее… Дело очень хорошее… Террор необходим, и в терроре такие люди, как вы, нужны… И я вас не могу не одобрить… То есть желания вашего не одобрить… Только… Только, кормилец, кто же из нас этого не желает, кто об этом из нас не мечтает?… – Голос Арсения Ивановича неожиданно дрогнул и затряслась белая, длинная борода, – А вот не идем… Не идем… Да, кормилец… А почему?… Потому что пересолишь, хлебать не станешь… Потому что ответственность приняли, бремя трудное подняли… Потому что партией надо же управлять… – Арсений Иванович вздохнул. – Эх, голубчик, Андрей Николаевич, желание ваше великолепно… А только… Только послушайте вы меня, старика… Не время… Погодить надо, голубчик… Да… Да… Погодить.

Был поздний час ночи. Оплывшие свечи догорали смрадными языками. По углам сгущалась зыбкая тень, и в ней тонули силуэты товарищей. Плавал сизый теплый табачный дым. Болотову стало досадно. «Разве комитет властен мне запретить?… Властен сказать: не убий?… Властен сказать: умри?» Он медленно встал и, высокий, бледный, худой, с горящими голубыми глазами, подошел к закапанному стеарином столу.

– Я, Арсений Иванович, этот вопрос решил…

– Нет… Нет… Нет… Что вы это? Позвольте! – заволновался Геннадий Геннадиевич. – Как это так: решил? Тут, дорогой мой, партийные интересы, высшие… Тут, серебряный мой, вы единолично решать не вправе… Этот вопрос подлежит обсуждению… Как же так можно?…

– Вы меня извините…

– Не извиню, золотой, не извиню, мой жемчужный… И никаких об этом не может быть разговоров… Помилуйте!.. Задеты высшие интересы партии!.. Cave-ant consules!..[8] Да!.. И заранее вам говорю: я не согласен… Вы нужны нам в комитете… Что же это будет?… Сегодня уйдете вы, завтра – Арсений Иванович, послезавтра – я? Ведь хочется всем! Кто же останется? Нет… Что вы?… Разве так можно?…

– Я бы предложил поставить этот вопрос на голосование, – потирая тонкие руки, сухо сказал доктор Берг. – Надеюсь, вы подчинитесь большинству? – обратился он к Болотову.

Болотов ничего не ответил. «Неужели будут голосовать? Голосовать? Что? Жить мне или умереть?» Эта мысль показалась такой смешной, нелепой и ни на что не похожей, что он даже не рассердился. Но уже доктор Берг считал голоса.

Болотов не верил глазам. «Так, действительно, комитет властен дозволить и запретить? Так, действительно, смерть и убийство решаются большинством голосов?» Отстранив руку доктора Берга, он пристально, гневно посмотрел на Арсения Ивановича.

– Вы меня извините; я сделаю так, как решил.

– Шутки, кормилец, шутки… – засмеялся Арсений Иванович. – Неужто не подчинитесь комитету?…

– Нарушение дисциплины влечет за собою… – наставительно начал доктор Берг, но Болотов не дослушал. Не говоря более ни слова, он большими шагами вышел из комнаты. В полутемном, пустом коридоре его догнал смущенный Груздев.

Болотов круто повернулся на каблуках:

– И вы голосовали, Груздев?

– Конечно. А что?

– Ничего.

И хотя Груздев весь вечер молчал и был неповинен в голосовании, Болотов с непривычной, нерассуждающей, внезапно вспыхнувшей злобой, изливая тоску своих сумрачных дней, начал горько упрекать его в лицемерии:

– Да вы… Да вы понимаете, что вы говорите? Понимаете, что вы сделали? Понимаете или нет?… Почему товарищи умирают? А вы? Почему я живу?… Или у нас нет стыда? Нет совести? Как вам не стыдно?

– Груздев робко пожал плечами. Его открытое, доброе, обиженное лицо покраснело. Он застенчиво улыбнулся.

– Ну что вы?… Все это так… Да…

– Что да?

– Да ведь не в терроре же дело… Разве трудно погибнуть? – Он покраснел еще гуще. – Вы мне верите?… Да?… Ну, так вы знаете: есть другая работа. Она, пожалуй, еще труднее… Пропаганда среди крестьян, среди рабочих, среди солдат, среди масс… Разве она не нужна? Разве только тот революционер, кто выходит с бомбой в руках? Кто дерется на баррикадах? Разве я не служу революции? Разве мой труд не приносит пользы? Скажите мне, не приносит?…

– Ах, Груздев, да ведь я не про то.

– А про что же?… Послушайте, Болотов, я вам скажу…

Ну, Арсений Иванович старик… На него не нужно сердиться… Ну, доктор Берг… Э, да что доктор Берг!.. Вы меня знаете? Да?… Я не могу вас понять… Ведь террор – только средство, одно из многих хороших средств… Слава и честь тому, кто идет по этой дороге! Я не иду. И не пойду. Слышите: сознательно не пойду, потому что дело не в том: умереть или нет… Дело в том, чтобы принести возможно большую пользу. Нас так мало… Так мало людей, которые знают, чего хотят, твердо знают; для которых революция – не только восстание, а глубокий идейный переворот… А вот вы уходите… Слушайте, пойдем со мной к крестьянам, в деревню… Там живая работа… Там не слова говорить… – Груздев замолчал и с несмелой надеждой заглянул Болотову в глаза. Болотов усмехнулся:

– Вы не понимаете меня… То, что вы делаете – полезно, я всю жизнь свою это делал… Только…

– Что только?…

Болотов не ответил. Безнадежно махнув рукой, он побрел к себе в номер. В комнате еще долго, недоумевая, говорили о нем.

IV