То, чего не было

Когда, наконец, после многочасового ожидания Мишу пригласили войти, он увидел за письменным массивным столом того же товарища в высоких воротничках – доктора Берга. Одинокая лампа под абажуром скупо освещала зеленое сукно на столе. По мягкому, заглушающему шаги, ковру, не переставая, взад и вперед ходила Вера Андреевна. Миша, увидев министерский, внушительный кабинет, холодное лицо доктора Берга и одетую в монашески скромное платье высокую и сухую Веру Андреевну, совсем растерялся. Он забыл все заготовленные с такой любовью слова и не знал, с чего начинать. Он бы охотно ушел, но уже было поздно. Доктор Берг, рассерженный отъездом Болотова в Москву, невыспавшийся после ночного совещания у Валабуева и раздраженный длинным приемом, лениво, поверх очков, посмотрел на него и угрюмо сказал:

– Вам что угодно, товарищ?

Миша еще не пришел в себя. Он в смущении, испуганными глазами смотрел на доктора Берга. Теперь ему казалось непростительной дерзостью, почти преступлением, что он осмелился потревожить людей, погруженных в государственные заботы, – в высокоответственные дела революции. Доктор Берг, поигрывая серебряным карандашиком, повторил:

– Что же вам угодно, товарищ?

Миша, чувствуя, что на этот раз нельзя промолчать, мучительно покраснел и, выдавливая по капле слова, забормотал, не глядя на доктора Берга:

– Я… я… я собственно… я хотел бы работать…

– Так, – сказал доктор Берг. – Ну-с?

– Я… я… хотел бы…

– Ну-с?

– Я хотел бы… в боевом деле…

Вера Андреевна перестала ходить. Доктор Берг, продолжая вертеть карандашом и нисколько не удивляясь, точно речь шла о ежедневном, обыкновенном, давно и до скуки известном, сухо сказал:

– Почему же именно в боевом?

В дверь постучались. Вошел мрачный, с прямыми, как у дьякона, волосами, товарищ, которого Миша видел в приемной. Он безмолвно поманил к себе доктора Берга. Доктор Берг с досадой повел плечами:

– Я сейчас. Извините, товарищ.

Миша остался с глазу на глаз с Верой Андреевной. Он чувствовал, что она за ним наблюдает. Вся затея казалась ему уже не только преступной и дерзкой, но и смешной. Он не понимал, как смел он надеяться, что достоин служить революции, как смел не заметить, что смешно, когда восемнадцатилетний мальчик просит принять его в боевую дружину. Кроме того, ему было неловко: он стыдился своей шитой косоворотки и боялся, что Вера Андреевна находит ее неприличной.

– Вы студент? – спросила, помолчав, Вера Андреевна.

– Да, студент, – прошептал Миша.

– Сколько вам лет?

«Провалился», – мелькнуло у Миши, и он чуть слышно ответил:

– Девятнадцатый год.

Вера Андреевна с состраданием смотрела на Мишу. Его свежее, румяное лицо было так юно, голубые глаза так чисты, сам он был так полон молодой, неистраченной, силы, что ей стало жутко. С непривычною, почти материнскою лаской она, присев на стул рядом с ним, осторожно сказала:

– Послушайте… Почему вы хотите работать в боевом деле? Почему именно в боевом? Разве мало другой работы? Ведь вы можете быть полезны везде. Везде гнет и насилие, – вздохнула она, – везде нищета… Займитесь с рабочими, идите к крестьянам, учитесь… А боевое дело от вас не уйдет…

Миша, тронутый, готовый от волнения заплакать, c благодарностью взглянул на ее худое лицо:

– Я, собственно, что ж?… Я ведь, как комитет…

В комнату быстро вошел доктор Берг.

– Черт знает что!.. В Москве баррикады… Надо кому-нибудь съездить… – сердито обратился он к Вере Андреевне, точно она была виновата в московском восстании, и вдруг вспомнил про Мишу:

– Да, да… Хорошо… Мы наведем справки… Сегодня некогда. Зайдите в субботу.

Он кивнул головой, давая понять; что аудиенция кончена.

Миша встал. «В Москве баррикады… Вот она революция, – мелькнуло молнией у него. – Он говорит съездить… Кому-нибудь съездить… Господи… Господи, если бы мне… Почему же не мне?…» И, виновато, смущенно, больше всего на свете опасаясь отказа, он с мольбою в голосе попросил:

– Извините… Я хотел бы…

– Что?

– Я… быть может, я могу… съездить в Москву?

Доктор Берг внимательно посмотрел на него и задумался:

– Вы? Гм… Как ваша фамилия?

– Михаил Болотов.

– Болотов? Вы не брат Андрея Николаевича?

– Да, да… конечно… я его брат… – заторопился Миша.

Берг и Вера Андреевна переглянулись.

– Когда вы можете ехать?

– Ехать?… Как когда?… Сию минуту, сейчас… Вера Андреевна вздохнула и промолвила нерешительно:

– Ну, зачем именно он? Да и будет ли доволен Андрей Николаевич? Ведь и без него кто-нибудь найдется…

– Нет, нет… Пожалуйста… Андрюша будет очень, очень доволен… Уж пожалуйста… Нет, я уж поеду, – залепетал, не давая ей договорить, Миша.

Когда через час, получив партийные «пароли» и «конспиративное» поручение к брату, Миша вышел на улицу, была поздняя ночь. На многолюдном, сверкающем Невском ослепительно сияли голубые электрические шары. Над ними небо было черное, чернее чернил, и не было видно звезд. «В Москве баррикады, – восторженно повторял Миша, – в Москве Андрюша, и я поеду в Москву… с поручением от комитета… Да, с поручением от комитета… Как великолепно все вышло… Вот она, великая революция!..» Он взглянул на часы и побежал к Николаевскому вокзалу.

XX