То было давно…

– Что такое? – встревоженно спросил я. – Что-нибудь случилось у меня?

– Нет.

– Скажите мне правду, – настаивал я.

– Нет, ничего, успокойтесь, даю вам слово, но мой сын хотел приехать и не может.

– Он болен?

– Нет, нет, совсем другое… – И она вышла расстроенная.

Живо выносили мой чемодан, краски, холсты в автомобиль. Муж озабоченно что-то говорил моей знакомой по-английски и повторял: «Spirit»[11].

– Достанем ли мы бензину доехать? – сказала она мне.

По дороге автомобиль перегнал шедшего пешком старика, одетого по-городскому. Муж знакомой моей остановился, посмотрел назад, вышел и позвал прохожего старика. Тот сел в автомобиль рядом с нами, поздоровался и сказал:

– Неужели война?

Мы ехали до Парижа молча. Было два часа дня. Серое небо, огромные темные дома Парижа. Шел дождь, а я думал: «Там, в деревне, в этой мирной тишине красивых полей и лесов, мне казалось: неужели есть Париж? Какая тишина и мир были кругом, и иволга свистела, как в моем саду, в России!..»

Мрачно было в моей комнате, когда я вернулся из этого прекрасного рая. Грустно встретила меня моя собака Тобик. Тихо ворчал, сердился на меня, что я его оставил. Он давно, как и я, не видел природы. Я хоть один день видел лес и луга, а Тобик не видел и этого…

Майор Ушаков

Конец октября. Лес обнажился. В прозрачном воздухе осени, среди синеющей дали лесов, светлой точкой блестит церковка Нечаянной радости…

Теперь здесь, вдали от родины, не знаю почему, в эти дни я всё вспоминаю эту маленькую каменную церковь, стоявшую отдельно от селений, окруженную погостом. Березы, липы, и среди них – могилы, деревянные ветхие кресты. Полуразвалившаяся загородка погоста. Протоптанные дорожки среди травы, по которым я проходил с охоты и всегда останавливался отдохнуть. Садился на бугор у кустов ивняка.

Помню, как летом в высокой траве трещали кузнечики. И какой мир и покой входили в душу.

С краю погоста была большая каменная плита. Старая, покрытая мхом. Я с трудом разобрал надпись: «Здесь покоится прах ПЕТРА ЛАВРЕНТЬЕВИЧА УШАКОВА, убиенного в чине майора в бою при Бородине».

Упокой, Господи, душу раба Твоего.

Всё так просто, так мирно кругом…

И вот как-то, проходя с охоты и отдыхая на бугорке, я увидел на дорожке высокого старика в полинявшем картузе с кокардой. Он остановился у могилы майора и долго стоял, наклонив голову. Потом опустился на колени, творя молитву. Помолившись, старик с трудом поднялся с колен. Сел на плиту, вынул из кармана узелок. Из узелка достал черный хлеб, яичко, вареную картошку, соль и стал есть.

Потом опять встал на колени, помолился и пошел к выходу.

У калитки старик остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Ну, как охота ваша?

– Плохо.

Он подошел ко мне, поздоровался и сел рядом.

Я спросил:

– Вы, должно быть, здешний?

– Да, здешний. Позвольте представиться – майор Ушаков.

Я с удивлением посмотрел на него.

– Вот здесь, внизу, за церковью, дом был, да давно сгорел. Пристройка-сторожка осталась в саду. Я тут и проживаю.

– Ваша фамилия здешняя. Я прочел здесь на могильной плите – «Ушаков», тоже майор. Он вам, верно, родственником приходится?

– Отец мой. А я тоже до майора дослужился. Провел Севастопольскую кампанию, да и в отставку. Вот и живу один. Никого у меня не осталось. Сестры были – всё прожили, и земли не осталось. В Питере кто-то есть – не знаю.

– Как же вы живете-то? Лета ваши немолодые…

– Как живу? – задумался майор. – Да так вот… Столярничаю кое-что. Табуретку, скамейку сделаю. Хорошо живу. Место хорошее. И вот сколько я был на службе – ссоры, волнения, война тоже. Жена была – разошелся. И приехал сюда в печали. И вдруг, проходя церковку эту нашу, ее прадед мой строил, сказал: «Нечаянная радость, сними печаль с меня». И в тот же миг… как ничего не было… Ни горя, ни забот, ни душевного страдания. Всё улетело. И сделалось мне так хорошо, и слезы сами потекли из глаз. И так мне показалось кругом прекрасно – и березы, и липы, и кладбище, и небеса. Такая радость вошла в мою душу, что я сказал: «Господи, что же это?.. Я не испытывал никогда такого счастья». И это чувство восхищения всем, что меня окружает, всегда со мной. Всё, что кругом я слышу – огорчения, заботы, ссоры, – кажется такой суетой, которая не стоит внимания.

– Постойте, дорогой, – сказал я. – Ну а как же нужда-то, когда есть нечего, как же тогда быть? Или болезнь?.. Какая же может быть тут радость?

– Да, да, да… – ответил он задумчиво, – это всё верно вы говорите. Да, верно – ничего не скажешь. Мятежный мир… В нем всё по-другому. Как из него душой выйти?.. Вот церковка эта помогает. А как – не поймешь. Зайдемте ко мне, если охота, – я вам покажу, какие я цветочки вывел.

Когда я пришел в заросший сад, то увидел деревянный дом, крашеный и полинялый. Окна были большие, как в барских усадьбах. Покосившееся крыльцо и около небольшого этого странного дома – темный пруд, кругом заросший плакучими ивами, которые густо опустили ветки в самую воду.

Весь дом состоял из одной комнаты. У одной из стен была печь с лежанкой. У окна, на скамейке, стояли горшки с цветами. Они были пышны и прекрасны.