tmp0

Единственное хорошее, что он нашел в валькириях, так это то, что они всегда сохраняли хрупкий мир с ликанами, полагая, что «враг моего врага — мой друг».

Пока не наступало Воцарение. Когда все бессмертные Ллора вынуждены сражаться за выживание.

Эти новости были в тысячу раз лучше, чем если бы он выяснил, что ее семья принадлежит Орде. Но все же возникал целый ряд проблем.

Практически все существа Ллора имели своего рода пару, одну единственную на всю жизнь. Вампирам предназначались невесты, демонам — возлюбленные, фантомам — родственные души, а ликанам — их пары. Даже упыри никогда не покидали тех, кто заразил их.

Валькирии же не имели подобных связей.

Они черпали силу из своего ковена, но, находясь вне его, были совершенно независимы. В Ллоре утверждали, что самая желанная для них вещь — это свобода. Его собственный отец говаривал, что «никто не сможет удержать валькирию, если она захочет стать свободной». А Лаклейн собирался попробовать сделать именно это.

Удержать ее, несмотря на то, что «она, должно быть, в ужасе» от него. Ее семья даже не догадывается, что он напал на Эмму. Они только подозревают, что он прикасался к ней так, как не прикасался никто до него.

Он действительно прикасался. И снова сделает это под влиянием полной луны. Как и у всех ликанов, нашедших свою пару, в это время его потребность в ней будет невероятно сильной, а контроль над собой слабым. С незапамятных времен, если король и королева находились в Киневейне, в полнолуние — равно как и в ночь накануне, и после полнолуния — обитатели замка покидали его, чтобы монаршая чета могла, не сдерживаясь, поддаться зову луны.

Если бы только Эмма смогла почувствовать ту же потребность и настойчивую необходимость, тогда он не испугал бы ее так сильно. Лаклейн поклялся, что запрет ее где-нибудь, хотя и знал, что ничто не помешает ему добраться до нее…

Насколько же всё оказалось бы проще, если бы его пара принадлежала к клану.

Но тогда у него не было бы Эммы…

Перед закатом, постучавшись, в комнату вошли две горничные, чтобы распаковать и разложить ее одежду.

— Осторожнее с ее вещами, — вставая с кровати, велел им Лаклейн. — И не трогайте ее. — Повернувшись спиной к удивленным его приказом горничным, он, не раздвигая штор, вышел на балкон. Лаклейн смотрел на заходящее солнце, освещавшее их дом, холмы, долины и лес, который, он надеялся, Эмма со временем полюбит.

Когда солнце село, Лаклейн вернулся в комнату. Увиденная им картина, заставила его нахмуриться. Стоя в нескольких футах от кровати, горничные таращились на Эмму и перешептывались. Но он знал, что они не осмелились бы прикоснуться к ней. К тому же они были совсем юными ликаншами и, вероятно, никогда не видели вампиров.

Лаклейн как раз собирался сказать, чтобы они вышли, как Эмма открыла глаза и села на кровати тем своим плавным движением. Горничные в ужасе закричали и бросились вон из комнаты, а Эмма зашипела и отползла к изголовью.

Он знал, что все будет совсем непросто.

— Спокойно, Эмма, — направившись к ней, сказал он. — Вы испугали друг друга.

Долгое время она смотрела на дверь. Затем, быстро скользнув глазами по его лицу, побледнела и отвернулась.

— Твои раны хорошо заживают.

Эмма ничего не ответила, лишь провела кончиками пальцев по груди.

— Когда ты еще раз попьешь, они совсем затянутся, — сев рядом, Лаклейн начал закатывать рукав, но она отпрянула от него.

— Где я? — ее глаза забегали по комнате и, в конце концов, остановились на изножье кровати из красного дерева. Некоторое время она пристально рассматривала замысловатую резьбу, а затем повернулась, чтобы взглянуть на изголовье. Вырезанные там инструктированные символы удостоились такого же тщательного осмотра. Освещенная лишь разожженным огнем в камине, комната постепенно погружалась в темноту, и в сгустившихся сумерках казалось, что эти символы двигаются.

Мастера начали трудиться над этой кроватью в день рождения Лаклейна, не только для него, но и для нее тоже. Он часто лежал на том самом месте, где сейчас находилась Эмма, зачарованно рассматривая резьбу и воображая, какой будет его подруга.

— Ты в Киневейне. В безопасности. Здесь тебе ничто не угрожает.

— Ты убил их всех?

— Ага.

Эмма кивнула. Было ясно, что она довольна этим.

— Ты знаешь, почему они напали на тебя?

— Ты меня спрашиваешь? — она попыталась подняться.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — укладывая ее снова на кровать, требовательно спросил Лаклейн.

— Мне нужно позвонить домой.

— Я позвонил им прошлой ночью.

От видимого облегчения ее глаза широко распахнулись.

— Клянешься? Когда они за мной приедут?

Лаклейн был расстроен тем, что мысль покинуть его сделала Эмму такой счастливой. Но он не мог ее винить.

— Я разговаривал с Анникой и теперь знаю, кто они такие. Кто ты такая.

У нее вытянулось лицо.