tmp0

   Лида не собиралась затмевать эту публику нарядами и драгоценностями (да и возможности такой у нее не было), но ее модная шляпка колоколом и шерстяной костюм из светлой пестренькой ткани с широкой темной окантовкой и оторочкой больших накладных карманов, позволяли ей не чувствовать себя ущербной на фоне расфуфыренных нэпмановских дам.

   Когда мы в перерыве заглянули в театральный буфет, я наткнулся взглядом чуть ли не на вездесущую моссельпромовскую рекламу трехгорного пива (соответствующий запашок в воздухе тоже ощущался...), и плакат с изображением пухленькой папиросницы в фирменной моссельпромовской шапочке с козырьком, которая призывала покупать папиросы. В это время существовало изобилие старых, дореволюционных, и новых марок папирос, соседствовавших друг с другом. На моссельпромовском плакате рекламировались "Ява", "Ира", "Пачка", "Араби", "Дерби", "Lux", "Extra", "Allegro". В продаже так же были широко представлены "Наша Марка" (Донского табачного треста, с указанием - бывш. Фабрика Асмолова), "Сафо" и "Пушки" (Ленинградского табачного треста), "Клуб", "Чанг", "Ориноко", "Vira" (Крымского табачного треста)... Неудивительно, что при таком изобилии дым в буфете стоял коромыслом, - курили и многие дамы, "изящно" отставляя в сторону руку с длинным мундштуком. Моя спутница тут же возмущенно воскликнула:

   - Вот надымили - хоть топор вешай! Слушай, пошли отсюда, обойдемся без этого буфета!

   Я вполне согласился с этим предложением, и мы в полном согласии поспешно ретировались из этого папиросно-пивного царства.

   Наш поход в театр нельзя было назвать большой удачей. Ни мне, ни Лиде Лагутиной спектакль не понравился. Эксперименты Мейерхольда, наложенные на ткань классического спектакля, привели к какому-то неудобоваримому результату. Дело не вполне спасала даже великолепная игра некоторых актеров. После спектакля я с молчаливой и слегка погрустневшей Лидой снова вышел на Тверской бульвар у памятника К.А. Тимирязеву. К ночи уже заметно похолодало, и мы, не сговариваясь ускорили шаги, чтобы Лида побыстрее добралась домой.

   На мой вопрос о спектакле Лида ответила односложно:

   - Испортили Островского.

   После этого она снова замолчала, погрузившись в собственные мысли. Лишь на подходе к дому она оживилась и стала зазывать к себе на чай. Однако я предпочел отказаться под предлогом позднего времени и необходимости рано вставать на работу.

   - Разве ж вам рано? - неподдельно удивляется Лида.

   - Знаю, что многим и в шесть утра, и даже в пять на работу вставать приходится. Но для меня и в полвосьмого просыпаться - мучение, - делаю откровенное признание.

   Девушка хмурится. Недовольна, это видно и без лишних слов. Нет, нельзя сказать, выражаясь на жаргоне покинутого мною времени, что она старательно пытается меня клеить. Но явно ей хочется установить со мной некие более тесные отношения. И я сам, положа руку на сердце, вовсе не прочь проводить с ней время. Но вот сделать какие-либо шаги дальше? Нет, видимо, я слишком старомоден и консервативен, даже для этой эпохи. Я не могу подавать никаких надежд, если не готов взять на себя полную ответственность за все возможные дальнейшие шаги. А я не готов.

   Тяжелая ситуация. Либо надо ясно и недвусмысленно дать понять, что никаких надежд на меня питать не следует... Но ведь пока и какого-либо проявления таких надежд со стороны Лиды не было. Либо надо считаться с возможностью зайти в этих отношениях очень далеко... Но - вот беда! - я, наверное, принадлежу к породе однолюбов. Во всяком случае, мое первое чувство из меня пока еще совсем не выветрилось. Вот и думай тут, как быть, чтобы и девушку не обидеть, и самому не попасть в двусмысленное положение!

   Глава 14. Из Социалистической академии - на Сухаревку

   Время шло, холоднющий март подошел к концу, и повеяло апрельским теплом - третьего апреля "Правда" сообщила, что состоявшийся накануне Пленум ЦК РКП (б) постановил созвать очередной, XIII съезд РКП 20 мая сего года. А это значило, что денечки для меня становились горячими...

   Первым делом я воспользовался приглашением Д.Б. Рязанова, и навестил его в Социалистической академии, располагавшейся недалеко от моего дома, по соседству с Музеем Изящных Искусств, в начале Малого Знаменского переулка в бывшем особняке Голицыных. В этом здании я частенько бывал в своей прежней жизни - студентом я проходил там практику в Институте экономики АН СССР, а когда Институт экономики переехал в новое здание у метро "Профсоюзная", то захаживал в Институт Философии, продолжавший занимать этот особняк.