tmp0

   Но раз уж случай выдал мне возможность жить в другом, отнюдь не более легком, но в любом случае менее подлом времени, то буду жить во всей полноте этого слова, вдыхать воздух времени полной грудью, вместе со страной прилагая и свои силы к тому, чтобы избежать ошибок, чтобы не наступать на ставшие известными в моем времени грабли. Вот тогда - может быть! - система, становление которой будет куплено меньшей кровью, не прорастет жесткой скорлупой внутрь себя, не закостенеет окончательно, не станет со временем равнодушной к живым людям. А люди эти, когда задует ветер перемен, сделают правильный выбор, и смогут поймать этот ветер в свои паруса, не разламывая добытое потом и кровью их отцов и дедов как клетку, сковывающую любое движение.

   "Ну, и наглый ты тип... Виктор Валентинович!" - подумал я, теперь даже мысленно уже не целиком отождествляя себя с человеком, провалившимся из своей реальности в 1923 год. С другой стороны - делай, что можешь, и свершится... Что свершится? А свершится то и настолько, что и насколько ты сможешь. И если то, что ты делаешь, впишется в поступь истории, то нельзя исключить, что сможешь ты немало.

   Кто же после этого скажет, что я не наглый тип?!

   Но раз уж ты берешь на себя ответственность за право "делать, что должно", ты не должен стоять в стороне от того мира, который пытаешься сдвинуть с колеи. Если ты будешь один против целого мира - не сдвинешь. Сдвинуть мир, можно только двигаясь вместе с ним. А ты - вместе?

   Копаясь в памяти Виктора Осецкого, я с самого начала удивлением и с нарастающим иррациональным страхом обнаруживал, что сей субъект не имел в своей жизни до сентября 1923 года практически никаких личных привязанностей. Ни с родителями, ни с родственниками он уже давно никаких контактов не поддерживал, и даже не интересовался их судьбой и местонахождением. Осецкий не имел друзей и даже приятелей - хотя довольно ровные поверхностно-приятельские отношения со многими коллегами по службе и с собратьями по эмиграции он поддерживал (хотя бы с тем же Красиным). Он мог принимать живое участие в судьбе людей, с которыми сталкивался, и ревностно отстаивать интересы дела, которым занимался - но при том ни друзей, ни соратников не приобрел. У него не было ни жены, ни любовницы, а лишь отрывочные полустертые воспоминания о мимолетных связях.

   Взяв от Осецкого, без особого напряжения, его память, жизненный опыт, манеры, внешнюю сторону его стиля общения с людьми, - которые и моему обыкновению особо не противоречили, - я не смог принять его отношения к жизни. Ведь не случайно же он хотел совсем недавно плюнуть на все и остаться в Великобритании? И не случайно провалившаяся в прошлое моя личность вступила в конфликт с этим намерением, и Виктор Осецкий, с подсаженным ему попаданцем (то есть мной), пребывает ныне в Москве, а не в Лондоне. Но вот ту социальную изоляцию, в которой жил Осецкий, я еще не преодолел. Я и сам не могу похвастаться особо хорошей коммуникабельностью, но из этой изоляции надо выбираться, и выбираться как можно скорее!..

   Промучив себя почти все воскресенье этими мыслями, под вечер я уже не был способен к каким бы то ни было размышлениям. Голова обрела состояние спасительно пустоты и какой-то отупелости. Безо всяких мыслей я проделал обычный комплекс физических упражнений, перекусил, затем лег раньше обычного в постель и заснул глубоким, без сновидений, сном.

   В понедельник, к концу рабочего дня, в мой кабинет заглянула Лида Лагутина и поинтересовалась:

   - Ну как, Виктор Валентинович, не передумали заняться спортом?

   - Не передумал, - отвечаю со вздохом, отрываясь от бумаг, разложенных на столе. В последние дни навалилась масса работы по претензиям, связанным с поставкой некачественного товара. Кое-кто в торгпредствах, как обычно, либо мух не ловит, либо ловит немало себе в карман - и отнюдь не мух... Тряхнув головой, словно отгоняя от себя эти мысли, встаю из-за стола и обращаюсь к Лиде:

   - Ну, веди, показывай, где из меня будут делать спортсмена (чуть не ляпнул - "супермена" - но все же вовремя прикусил язык).

   Мы с Лидой доходим пешком до Лубянской площади, пересекаем ее и выходим на Рождественку. По этой улочке сначала лезем в горку, а потом спускаемся к Трубной площади.

   - Ну, а отсюда уже рукой подать, - говорит моя спутница. И действительно, когда мы выходим на Цветной бульвар, я уже догадываюсь, куда лежит наш путь. Новообразованному Московскому пролетарскому спортивному обществу "Динамо" распоряжением Ф.Э. Дзержинского было передано здание на Цветном бульваре, дом пять, где ранее размещалось гимнастическое общество "Турн-Ферейн", имевшее немецкие корни.

   Можно было, конечно, не тащиться весь путь пешком, а пройти от Ильинских ворот по Маросейке до бульваров, а там уж на "Аннушке" доехать до Цветного. Но я вполне понимаю Лиду: живя на студенческую стипендию, лишний раз на трамвае не будешь раскатывать.

   Лида уверенно ведет меня в комнатку, где мы быстренько оформляем вступление в общество "Динамо нового члена.

   - А теперь куда? - интересуюсь я.