Тьма века сего

Записки с телефонными сообщениями Маршаллу просто сваливали в кучу на его стол. Бернис, само собой разумеется, никогда не было дома. Несколько ночей Маршалл вовсе не приходил домой, а спал то там, то сям. Иногда прямо в редакции, в ожидании какого-нибудь особого телефонного разговора или между попытками самому дозвониться куда-нибудь. Стараясь одной рукой поддерживать выпуск газеты, другой он листал бесконечные списки адресов, налоговые счета, деловые отчеты, записи разговоров, разбираясь в хитросплетении фактов.

Люди, оставившие свою работу и покинувшие Аштон, и люди, их заменившие, были совершенно разными, полные противоположности. Вскоре Маршалл и Бернис научились предвидеть заранее, чего можно ожидать от того или другого расследования.

Бернис позвонила Адаму Джарреду, тому самому члену университетского правления, чья дочь была якобы изнасилована Тэдом Хармелем.

– Нет, – сказал Джарред, – я действительно никогда не слышал об этом особом… как вы сказали?

– Обществе. «Обществе Вселенского сознания».

– Нет, увы, не знаю такого. Маршалл взял на себя Эжена Байлора.

– Нет, – отвечал Байлор несколько смущенно, – я даже никогда не слышал имени «Касеф». Я, право, не понимаю, чего вы добиваетесь.

– Я пытаюсь расследовать целый ряд фактов, говорящих о том, что университет договаривается о продаже своей собственности некоему Александру Касефу из «Омни корпорейшн».

Байлор рассмеялся:

– Наверное, речь шла о каком-нибудь другом университете. Мы ничего не собираемся продавать.

– А как насчет полученной нами информации о том, что университет находится в тяжелом финансовом положении?

Байлору этот вопрос тоже пришелся не по вкусу.

– Послушайте, предыдущий издатель «Кларион» тоже пытался вмешиваться не в свое дело, и это была самая большая глупость с его стороны. Лучше позаботьтесь-ка о своей газете и предоставьте нам заниматься делами университета.

Те же, кто раньше состоял в правлении, говорили совсем иное.

У Мориса Джеймса, сейчас он был экономическим консультантом в Чикаго, о последнем годе пребывания в университете остались только дурные воспоминания.

– Я на себе испытал, что значит быть прокаженным, – рассказал он Бернис. – Я считал, что могу внести положительный вклад в работу правления, быть, так сказать, стабилизирующим фактором. Но они не терпели никаких расхождений во мнениях. Я считал, что это явно непрофессионально.

– А как заботится о благосостоянии университета Эжен Байлор?

– Я ушел еще до того, как возникли настоящие, серьезные проблемы, те, о которых вы мне рассказали, но я их предвидел. Я пытался помешать целому ряду необдуманных решений правления. Например, тому, чтобы предоставить Байлору особую власть, особые полномочия. Я считал, что это значило бы дать одному человеку больше привилегий, чем всем остальным членам правления. Конечно, мое замечание проигнорировали.

Бернис задала ему очень щекотливый вопрос:

– Мистер Джеймс, что вынудило вас выйти из правления и покинуть Аштон?

– Вы знаете… на это мне трудно ответить, – начал он неохотно. Весь ответ занял у него пятнадцать минут. Самым главным в нем было следующее:

– На мою фирму оптовой торговли начались такие нападки… невидимых гангстеров, как я бы их назвал… мое дело подверглось большому риску. Отчеты невозможно было заполнить, покупатели исчезали, и я просто-напросто перестал сводить концы с концами. Фирма пошла ко дну, и я понял, что лучшее – убраться подальше. После этого все шло хорошо. Способный человек всегда выплывет, понимаете.

Маршаллу удалось разыскать Риту Якобсен, жившую теперь в Нью-Орлеане.

Она и слышать не желала об Аштоне.

– Пусть этот город достанется дьяволу!

– сказала она горечью.

– Если ему так охота, пусть забирает его. Маршалл спросил ее о Джулин Лангстрат.

– Это ведьма. Я имею в виду, настоящая ведьма, в прямом смысле.

Он спросил ее об Александре Касефе.

– Колдун и гангстер, одновременно. Держитесь от него подальше. Он вас похоронит раньше, чем вы успеете об этом догадаться. – Маршалл пытался задать ей еще несколько вопросов, но она сказала:

– Будьте так добры, никогда больше не звоните по этому номеру! – и бросила трубку.