Тьма в конце туннеля

- Мое дело. - Я заметил бутылки "Мукузани" в витрине винной лавочки, когда мы ехали сюда, слабое винцо, видать, не пользовалось успехом в этом поэтичном городке. Уточнять адреса я не стал, опасаясь, что у Миши может оказаться завалящая бумажка в загашнике.

Марина сердечно попрощалась с теми, кто был под рукой, поблагодарила меня, приняла деньги на поездной билет с усмешкой светской дамы, забывшей дома мелочь, и отбыла.

Жизнь продолжалась, и я не вспоминал о существовании Марины вплоть до рокового вечера в ЦДЛ, где я играл на бильярде, а моя жена Гелла вздумала пригласить на ужин кучу милых, но каких-то неожиданных в таком сборе людей: здесь оказалась Леля с уже взрослым сыном Пашей, сценарист и прозаик Николай Садкович с женой и мой друг по литературе, жизни и охоте, чудесный Георгий Семенов. Была суббота, и ЦДЛ гудел, как в последний день.

Я пришел к столу, когда все уже были в сборе, успели сделать заказ и выпить по рюмке-другой. Я поспешил их нагнать, заказал бифштекс по-гамбургски и пришел в то отменное настроение, каким меня награждает согласие между действующей женой и хотя бы одной из предшественниц. Я долгое время мечтал справить золотую свадьбу по совокупности своих браков, но преждевременная смерть Лели все разрушила. Я чувствую, что многовато жен для небольшой повести, и сократил бы их число, если б писал другую книгу.

Я не успел включиться в ритм застолья, когда ко мне подошли два высоких, приятных молодых человека и, вежливо извинившись, попросили на "пару слов". Я поднялся и вышел в проход между столиками.

- Петр Маркович, - сказал один из них, сероглазый блондин, широкогрудый и плечистый, самый любимый мною мужской тип. - Вы знаете Марину Дмитриевну?

- Нет, - ответил я с сожалением, мне хотелось быть полезным этим славным молодым людям.

- Вы знаете ее, - мягко сказал другой, тоже видный парень, но очкарик, что сообщало ему некоторую ущербность в сравнении с его другом.

- Кто она? И откуда я могу ее знать?

- Молодая писательница. Она ездила с вами в Тарусу, - с укором, чуть излишне суровым, сказал блондин.

Они из радиокомитета! - осенило меня, и я не ошибся. Видимо, она дала им свои фигуративно-абстракционистские рассказы, и они хотят знать мое мнение. Я тут же подтвердил, что мы с Мариной знакомы, просто я не знал ее полного имени.

Их интересовало не мое мнение, а мнение Паустовского. Боясь ее подвести, я ответил уклончиво:

- Думаю, что ему понравилось. Подробностей не знаю. Она ходила без меня. Я был на съемках.

Они обменялись странным взглядом. Я перестал понимать, что им от меня нужно. Если Марина наврала, что Паустовский в восторге от ее творчества, то мой ответ вполне корректен. Если же она сказала правду, то зачем вообще было спрашивать.

- Петр Маркович, - как-то очень значительно и тягуче произнес блондин. - А сколько от Тарусы до станции?

Совершенно сбитый с толку, я пробормотал, что километров пятьдесят.

- Ага. Пятьдесят километров, - повторил блондин и снова переглянулся с очкариком. - Совершенно верно. Так же верно, как и то, что вы, Петр Маркович, подлец и негодяй.

Это настолько не соответствовало моему ожиданию, что я растерялся самым жалким образом. Тем более что не понимал, как связано расстояние от Тарусы до железнодорожной станции с моим нравственным обликом. Суть этой истории и сейчас, по прошествии стольких лет, темна для меня. Но уже тогда я понял сквозь все свое обалдение, что Марина зачем-то наврала, будто ей пришлось проделать пешком эти пятьдесят километров. Может быть, я поступил с ней так варварски из-за того, что она отвергла мои домогательства? Для чего понадобилась ей эта ложь?

- Мне кажется, здесь не место для таких объяснений, - как-то пришибленно промямлил я и хотел вернуться за свой столик.

Два не очень сильных, но звучных, как и всегда, когда бьют по околоушной кости, удара обрушились на меня сзади.

Дешевых лавров захотелось этому дураку-блондину. Как же, на глазах всего ЦДЛ набил морду известному писателю! За честь женщины, на глазах его жены и друзей, на глазах всего писательского сборища дал предметный урок негодяю. А то, что наказуемый лет на двадцать старше, роли не играет. Нет, играет, именно поэтому он не посмеет ответить, утрется или будет жалко взывать к администрации. Было мгновение странной грезы, когда передо мной проплыла косая смуглая скула то ли Алеши Поповича, то ли Чурилы Опленковича, то ли другого какого богатыря, а в груди мощно зазвучала увертюра 1812 года, и сразу я стал весь в сборе и восторге: вот оно, долгожданное!