Тьма сгущается

– Привыкаю я к этакой работенке, – заметил старый сержант. – Никогда бы не подумал. Ведь я городской парень. Матушка моя набивала колбасы, а папаша торговал ими вразнос. И я ему помогал, пока в армию не загребли посеред Шестилетней войны.

Скарню, копавшийся в грядке, поднял голову:

– Там ты и остался.

– Ну да. – Рауну кивнул. Был он лет на двадцать старше маркиза, но сильней и, пожалуй, опасней. – Как пальба кончилась, так и вышло, что работа оказалась полегче моей прежней, и платили лучше.

– Легче, чем на хуторе? – поинтересовался Скарню, обрубая корень пырея.

– Пока не воюешь – само собой, – ответил сержант. – И служилось мне вроде бы неплохо. Хотя и постараться пришлось, а выше моего простому служаке не подняться.

«Простолюдину», следовало бы сказать. Рауну прослужил валмиерской короне тридцать лет, и все, чего он добился за это время, – сержантские нашивки. Скарню вступил в армию зеленым юнцом и с первого дня считался капитаном – но он-то родился маркизом. Ему пришло в голову – и мысль эта не могла бы зародиться до войны, – что простые солдаты сражались бы против альгарвейцев упорней, если бы некоторым, самым талантливым – дальше его воображение не простиралось – предоставляли шанс стать офицерами.

Из крытого сланцевой плиткой дома вышла Меркеля и неодобрительно оглядела плоды усилий двоих солдат, обернувшихся земледельцами. Выхватив тяпку из рук Скарню, она расправилась с парой сорняков, ускользнувших от глаз обоих пропольщиков, и демонстративно вернула капитану орудие – словно старый сержант, взявшийся показать новобранцам приемы обращения с жезлом.

Рауну хихикнул. Скарню слегка покраснел.

– Не выйдет из меня крестьянина, – вздохнул он.

– Когда ты сюда попал, так и этого не умел, – отозвалась Меркеля: своего рода похвала, но не слишком впечатляющая. Тут выражение ее лица изменилось разительно.

– Сегодня? – спросила она, подавшись вперед.

Рауну хихикнул снова, уже другим тоном. Но Скарню знал, что Меркеля не имеет в виду то, что собирается пригласить его сегодня в свою спальню и заняться любовью – возможно, дойдет и до этого, но не сразу.

– Да, – промолвил он. – Сегодня. Народ должен знать, что пособники альгарвейцев не уйдут от расплаты.

– Всякий, кто имеет дело с альгарвейцами, должен за это поплатиться, – объявила Меркеля.

У Скарню были на этот счет сомнения. Где провести черту между повседневной жизнью и пособничеством врагу? Становится ли портной предателем, если шьет оккупантам мундиры и килты? А водитель станового каравана – если возит альгарвейцев по захваченному Приекуле? Может, и нет… А если тот же водитель правит эшелоном, идущим на фронт? Что тогда? Вопросы задавать проще, чем давать на них ответы.

Меркеля не вдумывалась так глубоко. Ей казалось, что она знает ответы. Порою Скарню завидовал ее уверенности. Смотреть на мир черно-белый – или светловолосый и рыжий – было проще и не требовало усилия мысли. Он пожал плечами. По крайней мере, в главном они сходились. Оба знали, кто главный враг.

Будто прочитав его мысли, Рауну заметил:

– Этот Нэдю – редкая сволочь, не поспоришь. Альгарвейцы узнают все, о чем он прослышит – он или его жена.

– А дочка его, эта шлюшка, носит рыжего ублюдка, – добавила Меркеля. – Хоть бы постыдилась, потаскуха, так нет же – своими ушами слышала, как она в Павилосте на рынке похвалялась подарками от своего негодяя. Бьюсь об заклад, она ему тоже подарочек подсунула – перелой!

Нет, поводов для ненависти ей искать не приходилось.

– Мы с ними разберемся, – пообещал Рауну.

– Надо постараться выдать все за несчастный случай, – промолвил Скарню.

Спалить Нэдю он был готов без колебаний. Спалить его жену и беременную дочь казалось ему отчего-то неправильным, хотя те пресмыкались перед альгарвейцами не меньше, чем сам Нэдю.

– Зачем? – Меркеля мотнула головой, и золотые волосы ее разметались. – Нам бы намалевать на дверях что-нибудь вроде «ДЕНЬ И СОЛНЦЕ», чтобы рыжикам было о чем поволноваться.

– Тогда они возьмут заложников. И спалят их, – ответил Скарню.

Так погиб Гедомину, муж хозяйки хутора.

– Чем больше заложников они спалят, тем сильней их будут ненавидеть оставшиеся, – отрезала она.

Меркеля готова была пойти на все, лишь бы передать остальным валмиерцам свою ненависть к оккупантам. В поисках поддержки она обернулась к Рауну, раз уж любовник подвел ее.

Но ветеран покачал головой.

– Чем больше заложников они спалят, тем сильней оставшиеся станут бояться.

Во взгляде Меркели ясно читалось: «Предатель!» Рауну даже глазом не моргнул: старый сержант за свою жизнь стерпел немало недобрых взглядов. Осознав, что поблажек не будет, Меркеля двинулась прочь. Рауну покосился на маркиза и пробормотал что-то себе под нос – что именно, Скарню не вполне разобрал, но прозвучало очень похоже на «Лучше ты, чем я…».