Тьма сгущается

На вкус паприкаш оказался таким же чудесным, как и запах, — в точности таким, каким помнился солдату. Иштван повторял это снова и снова, и мать краснела от удовольствия. Но даже с полными ртами родичи — как всегда — рассказывали о погоде, о стадах, о местных скандалах, о несчетных пороках жителей соседней деревни Сомбатей и еще более гнусных делишках едва заслуживающих человеческого имени негодяев из соседней долины. Иштван и хотел бы утихомирить их, но не мог.

Прошло немало времени, наконец двоюродный дедушка Баттьянь спросил:

— Ну как в мире дела, мальчик мой? Не забыли ль звезды твое имя, когда ты был вдалеке от дома?

Это был хороший вопрос. Над столом повисло напряженное молчание — родня Иштвана ждала, что скажет на это солдат. Иштван обвел близких взглядом. Кое-кто из мужчин, как ему было известно, выбирался из долины, но недалеко. Они не видели того, что видел он. Не прошли через то, что выпало на его долю.

— Отвечай деду! — потребовал отец, словно Иштвану было десять лет.

— Да, отец, — промолвил солдат и повернулся к Баттьяню: — Мир больше, чем я мог вообразить, и страшней. Но звезды… звезды светят всему миру, дедушка. В этом я уверен.

— Хорошо сказано! — громыхнул отец, и все закивали. — Очень скоро мы победим в этой войне, и все будет прекрасно.

Все вновь умолкли.

— Конечно, победим, — отозвался Иштван. После чего напился в стельку — родные твердили, что именно так пьют настоящие герои.

Весна в Елгаве приносила с собою обещание лета — не угрозу лета, как это было в пустынной Зувейзе, но определенную убежденность в том, что будет еще жарче. Талсу радовался ясному небу и долгим дням. Некоторые из альгарвейских оккупантов — тоже: климат северного Альгарве мало отличался от елгаванского.

Большинство же рыжеволосых захватчиков потело, кипело и ругалось тем сильней, чем дальше отступала зима. Сердце альгарвейской державы лежало среди вечно промозглых и холодных лесов дальнего юга. Как может кому-то в голову прийти селиться в таких местах — Талсу не мог взять в толк, но многие солдаты Мезенцио тосковали по ледяным дождям. И всякий раз, когда они заходили в мастерскую, чтобы заказать Траку новые мундиры и юбки, юноше приходилось выслушивать их ворчание.

— Если им не нравится наша погода, пускай возвращаются по домам, — заметил как-то за ужином отец и выплюнул косточку от оливки.

Талсу замер, не донеся до рта ложку перловой каши с тертым сыром.

— Здесь им не очень по душе, отец, но уж как им в Ункерланте не нравится!

Он язвительно хмыкнул.

— В Ункерланте мне бы тоже не понравилось, — заметила Аушра, вздрогнув. — Там, должно быть, еще снега лежат, а у нас в Скрунде снега годами не видят.

— Есть разница, — напомнил Талсу. — Если в Ункерлант попадешь ты, солдаты конунга Свеммеля не станут в тебя палить.

— Давайте не будем про Ункерлант, — промолвила мать строже обычного. — В наше время кауниане по доброй воле в Ункерлант не попадают. И не возвращаются.

— Ну, Лайцина, опять ты о грустном, — произнес Траку. — Никто же в точности не знает, много ли правды в тех слухах.

Слова его прозвучали неубедительно, словно старый портной сам не очень им верил.

— Газеты твердят, что все это ложь, — заметил Талсу, — но то, что в последнее время пишут в газетах, — вранье, потому что рыжики не позволяют говорить правду. Если лжец называет что-то враньем, может, на самом деле это правда?

— Ну, в газетах пишут, что весь народ обожает короля Майнардо, а это уж точно неправда, — отозвалась Аушра. — Прочтешь такое — и больше ни единому печатному слову не поверишь. — Она поднялась из-за стола. — Я пойду, можно?

— Можно, — разрешила Лайцина. — А доедать не будешь? — Она указала на полупустую тарелку дочери.

— Нет, я сыта, — ответила Аушра. — Поставь лучше в упокойник, я завтра за обедом дожую.

— Я уберу, — вызвался Талсу, тоже вставая.

Тарелка юноши была вылизана дочиста; остались только косточки от маслин да сырная корочка. Он и за Аушрой мог бы кашу доесть, но это было бы, пожалуй, лишнее.

— Спасибо, — ответила Лайцина и, обращаясь к мужу, добавила вполголоса: — А он очень вырос.

— Это все армия, — так же негромко отозвался отец.

Елгаванской армии Траку доверял куда больше, чем сын, — без сомнения, потому, что никогда не служил. Талсу же был убежден, что и без сержантской ругани научился бы убирать за собой. Подхватив тарелку Аушры, он направился на кухню, где у двери в кладовку стоял ящик-упокойник.

Чары, наложенные на ящик, в эпоху Каунианской империи считались боевыми. Имперская армия с большим успехом применяла против врагов цепенящее заклятие, пока те не изобрели защитные меры. Затем на протяжении тысячи лет чары оставались лишь курьезом для волшебников… пока, с наступлением эры систематической магии, не обнаружилось, что действуют они, катастрофически замедляя жизненные процессы. После этого заклятие начали применять вновь — не только для сохранения продуктов, но и в медицине.