Тьма сгущается

— А если Сидрок очнется, он сам пойдет жаловаться альгарвейцам, — добавила Конберга. — Или подкараулит тебя в темном углу и вышибет мозги кочергой.

Эалстан хотел сказать, что Сидрок на такое не пойдет, но слова застряли у него в глотке. Его двоюродный брат относился к мести очень серьезно.

Эльфрида с омерзением уставилась на племянника.

— С тех пор, как они переехали к нам, от него одни неприятности.

Взгляд ее уперся в Эалстана.

— Тебе лучше уйти из дому, — промолвила она с суровой практичностью, которая сделала бы честь самому Хестану. — Двери за собой не закрывай. Что с вами случилось, мы с Конбергой не видели, не знаем. Может, воры вломились в дом. Если он не придет в себя, так и скажем: грабители убили Сидрока, а тебе отшибли мозги, и ты убрел неведомо куда. Тогда сможешь потом вернуться. Но если Сидрок очнется…

— Забери с собой все письма, — вмешалась Конберга. — Может, он и не вспомнит, отчего вы повздорили. После удара по голове такое бывает.

— Какие письма? — спросила мать.

— Неважно, — хором отозвались Эалстан с сестрой. Юноша обернулся к Конберге: — Ты права, так и сделаю. Спасибо. — Он помедлил секунду, раздумывая. — Мне лучше убраться из Громхеорта. И мне понадобятся деньги, сколько найдется в доме, чтобы не помереть с голоду, покуда буду искать работу.

— Я принесу, — вызвалась Конберга.

— Но куда тебе податься? — спросила Эльфрида.

— Конберга знает. И Леофсиг, — ответил юноша. — Но это поначалу. А потом… — Он пожал плечами по-мужски — тяжело, угрюмо. — Посмотрим, как дела пойдут.

— Чем же ты займешься? — спросила мать.

Он снова пожал плечами.

— Могу канавы копать. Могу счета вести — не так здорово, как отец, но совсем неплохо. Лучше, чем большинство счетоводов в маленьких городках — эти едва могут дальше десяти посчитать, не снимая ботинок.

— Держи! — Вернувшись из комнаты, Конберга сунула брату в руки тяжелый кожаный кошель. Эалстан повесил его на пояс. — Письма сам забери, я не знаю, где ты их прячешь.

— Ага. — За письмами пришлось заглянуть в спальню.

Потом юноша вернулся в прихожую. Сидрок все еще валялся без сознания. Эалстан обнял на прощание мать и сестру. В глазах Эльфриды блестели сдерживаемые слезы.

Конберга чмокнула его в щеку.

— Береги себя.

— Ладно.

Двери за собой он не закрыл, как советовала мать.

Выйдя из западных городских ворот на дорогу — дорогу на Ойнгестун, — юноша распечатал письмо Ванаи, то самое, из-за которого ему пришлось бежать, и принялся читать.

Глава 10

Миновав Павилосту, Скарню направился к хутору Даукту, тиская в руках безголовую курицу. Если альгарвейский патруль остановит, можно будет соврать, что идет возвращать долг. Он, правда, не ожидал наткнуться на дозор — слишком многих солдат отправили оккупанты на западный фронт, и в Валмиере им бойцов остро не хватало, — но рисковать тоже не собирался.

Ему никогда не приходилось бродить по зимним проселкам до того, как бывший капитан очутился на хуторе, принадлежавшем тогда Гедомину, а ныне Меркеле и в некотором роде — ему самому. Овчинный кожух на его плечах тоже принадлежал когда-то старому крестьянину и висел на Скарню точно на чучеле, зато грел отменно. Вот башмаки пришлось покупать новые: натянуть старую обувь Гедомину капитану так и не удалось. После нескольких походов по грязным, разбитым сельским дорогам башмаки новыми уже не казались.

Невзирая на грязь и холод, местность отличалась своего рода суровой красой. Сестра капитана, разумеется, осмеяла бы подобные слова, но Краста готова была надсмеяться над чем угодно. Голые поля и облетевшие деревья не были красивы, но таили в себе обещание грядущего расцвета. Глядя на них, Скарню видел не то, что есть, а то, что будет, — прежде ему это не удавалось.

По стволу векового дуба пробежала белка, сжимая в зубах желудь. От человека она старалась держаться подальше. Пока Скарню жил в столичном особняке, он с презрением отверг бы тушеную белку. Меркеля научила его, что мелкая дичь может быть необыкновенно вкусна.

— Не сегодня, малышка, — бросил он, проходя мимо.

Белка застрекотала возмущенно — должно быть, укоряла в беспардонном вранье, и, наверное, не зря.

Павилосту Скарню обошел стороной и до самого хутора Даукту не повстречал на пути ни единой живой души. Для крестьян, как узнал он, зима служила временем отдыха, когда можно подготовиться к весеннему севу и заняться хозяйством, тогда как дворянство Валмиеры с приходом холодов ударялось в разгул и веселье. Скарню пнул дорожный камень. Граф Симаню этой зимой не закатит балов, не устроит пиров для своих альгарвейских приятелей и хозяев. «Об этом я позаботился», — подумал капитан.

Торжество переполняло его. Поэтому Скарню поздней, чем следовало бы, заметил, что из трубы крестьянского дома не поднимается дым, а заметив, нахмурился: сам он в такую погоду растопил бы печь пожарче. В дровах Даукту не испытывал недостатка: у амбара громоздилась внушительная поленница, накрытая брезентом.