Тьма сгущается

Той ночью он спал с жезлом под подушкой. Но альгарвейцы – или же подручные покойного Симаню с их дозволения – не вломились на его хутор, как это случилось с Даукту. На следующее утро Рауну отправился в город за гвоздями, солью и, если повезет, сахаром: всем тем, чем хозяйство не могло себя обеспечить. С собой ветеран прихватил кортик – достаточно длинный, чтобы достать до сердца.

Едва Рауну скрылся за поворотом, Скарню и Меркеля, не перемолвившись ни словом, разом оставили дела и поспешили наверх в спальню, чтобы заняться любовью. В этот раз Скарню был столь же настойчив, как обычно – его подруга; капитана не оставляла мысль, что этот раз последний, и он стремился оставить сладкую память о нем на оставшиеся ему дни. На вершине наслаждения он застонал так мучительно, словно кнуты альгарвейских палачей уже впивались ему в спину.

Опустошенные, оцепеневшие, обессиленные, любовники вернулись к нескончаемым хуторским трудам. Скарню еле шевелил руками, все время ожидая, что из-за поворота вывернет Рауну или солдаты короля Мезенцио – интересно, кто придет первым?

Первым оказался Рауну. Спина ветерана согнулась под весом мешка с покупками, а лицо исказилось от напряжения.

– В городе я заметил с дюжину таких же надписей: «Месть Симаню – ночь и туман», – сообщил он, едва сбросив ношу. – Но из тех, кто – я точно знаю – борется с оккупантами, ни один не пострадал. Просто выбрали наугад каких-то бедолаг… и никто не знает, что с ними случилось.

– Приятно слышать, – ответил Скарню. – Приятно, я хочу сказать, всем, кроме тех несчастных, кто подвернулся рыжикам под руку.

– Ночь и туман, – повторила Меркеля задумчиво. – Да, они хотят, чтобы мы гадали, что случилось с пропавшими. Убиты ли? Попали в темницу, как мы тут говорили? Или рыжики сотворили с ними… то, о чем слухи твердят?

Скарню оскалился в жуткой гримасе.

– Вот о чем я еще не подумал. И не хотел, чтобы ты вспомнила.

– Если альгарвейцам дать волю, во всем мире не останется кауниан, – промолвила Меркеля.

– Из Валмиеры или Елгавы они вроде бы никого не забрали, – попытался возразить Скарню. – Если б такое случилось, мы бы знали…

– Да ну? – Это ответил Рауну, не Меркеля. Ветеран добавил всего три слова: – Ночь и туман.

– Мы не сложим оружия, – объявил Скарню. – Другого нам не остается. Они дорого заплатят за все, что сделали с нашей страной.

– О да! – Меркеля сердито тряхнула головой, так что челка цвета белого золота упала ей на глаза. Хозяйка решительно отбросила волосы назад. – Симаню, выходит, отомстил. А мы еще и не начинали.

– То, что мы живы и не опустили руки, – уже маленькая победа, – добавил Скарню.

Когда война только начиналась, а капитан полагал, что благородная кровь делает его достойным блестящих погон, ему казалось иначе. Теперь он многому научился.

Бембо поднял бокал с вином:

– За то, что время в Громхеорте не прошло без толку!

– Угу. – Пезаро опрокинул бокал в пасть, предоставив Бембо любоваться его многочисленными подбородками, и жестом подозвал замотанную подавальщицу: – Еще два бокала красного, милочка! – Фортвежка молча кивнула. Сержант вновь обернулся к Бембо: – Я, знаешь ли, рад и тому, что нам не приходится больше маршировать день за днем.

– Чистая правда, не поспорю, – согласился Бембо.

Подавальщица наполнила их бокалы из глиняного кувшина. Предыдущий круг оплачивал Бембо, поэтому на сей раз наступила очередь Пезаро выложить на стол серебряную монетку. Подавальщица подхватила ее и направилась прочь. Пезаро тут же ущипнул ее за седалище. Фортвежка подскочила зайцем и бросила на толстяка гневный взгляд.

– Зря это вы, – расстроился Бембо. – Теперь она будет делать вид, будто мы два привидения.

– Это вряд ли, – пророкотал Пезаро. – Можно подумать, я единственный в таверне руки распускать умею.

Оглянувшись, Бембо вынужден был кивнуть. Заведение располагалось через улицу от жандармских казарм, и альгарвейцев в нем было полным-полно – а те никогда не стеснялись распускать руки с женщинами, будто то в своем краю или на захваченной земле.

– Как думаете, за пару монет ее можно завалить? – полюбопытствовал Бембо.

– А чтоб мне провалиться, коли знаю, – ответил сержант. – По мне, так и пробовать неохота. Желтоловолосые девки в солдатских бардаках посимпатичней будут.

– Тут не поспоришь, – отозвался Бембо. – Эти фортвежки – они все словно из кирпича сложены. – Он хотел сказать что-то еще, но прервался, глядя на другого жандарма за столиком через проход. – Ах ты ж, силы горние! Альмонио опять нажрался до пьяных соплей.

Пезаро выругался, ерзая на табурете, – чтобы выпростать из-под столешницы внушительное брюхо, ему пришлось вначале отодвинуться от стола и только затем обернуться. По лицу молодого жандарма ручьем текли слезы. Альмонио был пьян до невменяемости. По столу перед ним катался глиняный кувшин вроде того, с каким расхаживала подавальщица, – пустой совершенно.

– Вот же бедолага хренов, – пробормотал Пезаро, качая головой. – С чего он только решил, что ему в жандармерию дорога?