Тьма надвигается

Оторвавшись от пугающе оптимистической карты, маршал поднял голову и обнаружил, что в дверях стоит и ждет, когда его заметят, молодой лейтенант из отдела кристалломантии.

– В чем дело? – бросил Ратарь, скрывая за грубостью смущение: давно ли бедолага собирает пыль в дверях, пока главнокомандующий валяет дурака?

– Господин маршал, его величество требует вашего присутствия в палате приемов через час, – доложил лейтенант.

Он коснулся лба правой ладонью, отдавая честь, поклонился и, развернувшись, торопливо удалился.

Вот и ответ: с сообщением от конунга парень вряд ли дожидался долго. Если бы Ратарь не поднял головы, лейтенант нашел бы способ привлечь его внимание. Приказ Свеммеля требовал исполнения превыше любого долга.

Ради блага державы в приемной Ратарь позволил снять с него маршальский меч и повесить на стенку. Ради блага державы сносил тщательный обыск.

– Видели бы вы того безумного старого зувейзина, милостивый государь, – заметил один из телохранителей конунга, ощупывая маршальский пах. – Он разделся догола, чтобы мы могли обыскать его одежду. Ну слыханное ли дело?!

– Хадджадж? – спросил Ратарь, и телохранитель кивнул. – Он не безумен – он очень умен и очень талантлив. А если ты начнешь распускать руки, в следующий раз, когда конунг призовет меня, я последую примеру этого зувейзина.

Телохранители были шокированы, но не до такой степени, чтобы прекратить обыск. Когда же они убедились наконец, что ничего смертоносного при Ратаре не имеется, маршалу дозволили пройти в приемную палату. Маршал, как положено, пал перед конунгом ниц, провозгласил многая лета и получил высочайшее соизволение подняться на ноги.

– Чем могу служить вашему величеству? – спросил он – это главный вопрос, когда имеешь дело со Свеммелем. Для того и создан монарх: чтобы ему служили.

– Ты можешь служить нам, – отозвался конунг, – в делах, имеющих касательство к войне с Альгарве.

Ратарь надеялся, что его монарх скажет это, – надеялся и боялся одновременно. Со Свеммелем ничего нельзя было загадывать наперед.

– Я готов исполнить любой приказ, ваше величество, – ответил он.

«А от самых нелепых затей постараюсь вас отговорить, – подумал он. – Если вы мне дадите хоть полшанса – постараюсь. Хоть четверть шанса».

Подобные мысли он тщательно скрывал. Иметь их было опасно. Выказывать – смертельно опасно. Свеммель, взиравший на своего маршала с высоты трона, словно стервятник, чуял подобные мыслишки за милю. Царский гений проявлялся не во всех областях, но там, где он являл себя, соперничать с ним было невозможно. Нынешнего своего поста Ратарь добился не в последнюю очередь несгибаемой верностью.

– Альгарве занята войной на востоке, – промолвил Свеммель. – Король Мезенцио отвернулся от Ункерланта. Самый удобный момент нанести рыжеволосому удар – когда он стоит к тебе спиной.

– Все это чистейшая правда, ваше величество. – Ратарь в полной мере воспользовался редким случаем одновременно сказать правду и польстить конунгу. – Но вспомните, умоляю вас, что, когда мы вернули в лоно державы западный Фортвег, Альгарве тоже воевала на западе. Тогда вы приложили все усилия к тому, чтобы не потревожить войска Мезенцио, а также к тому, чтобы не перейти границ Ункерланта на начало Шестилетней войны.

– Тогда Мезенцио ждал нашего удара, – ответил Свеммель. – Коварный негодяй этот Менезцио. – В устах конунга это была изрядная похвала – или, быть может, признание равного равным. – Но мы удержали нашу руку. Теперь мы убаюкали его. Теперь он думает, что мы не нанесем удара. Он может даже думать – мы надеемся, – что мы опасаемся ударить по Альгарве.

Ратарь опасался ударить по Альгарве. Он и его помощники немало времени потратили, изучая способ, коим альгарвейцы прошли сквозь фортвежскую армию, точно копье сквозь плоть. В уединении собственных мыслей он сравнивал успехи рыжиков с тем, как показала себя ункерлантская армия в боях с зувейзинами. Картина получалась настолько неприглядная, что Ратарь оставил ее при себе. Но если бы сейчас маршал выказал страх, в ту же минуту Свеммель назначил бы себе нового маршала.

Как бы ни тревожили Ратаря сомнительные успехи его армии в Зувейзе, маршал мог обернуть их на пользу стране.

– Ваше величество, вспомните, какова была основная проблема ваших войск в северной кампании, – проговорил он.

– Она, – прорычал конунг, – заключалась в том, что мы не смогли разгромить даже то жалкое охвостье, что выставили против нас чернокожие! Верблюды! – Он скривился так, что сам стал на удивление похож на верблюда. – Мы уверяем тебя, маршал, что твои доклады в отношении верблюдов весьма нас утомили.

– Могу лишь молить ваше величество о прощении. – Ратарь перевел дух. – Зувейзины сопротивлялись более упорно и применяли верблюдов более ловко, нежели мы рассчитывали. Однако не в этом заключалась главная наша трудность.

Конунг вновь склонился вперед, пытаясь вселить в сердце маршала ужас – и ему это удавалось, хотя Ратарь надеялся, что конунг этого не понимает.