Тьма моего сердца

— Ну что? Мы покричали, мол, стой, стой! Он — тикать, конечно, мы — за ним. Сперва думали — догоним, их же двое в седле, но коняка-то у него просто зверь, ёк-макарек, бесово семя, глядим — уходит. А нас только и хватало — к лесу его не подпускать. Ну потом смекнул я — там дальше через лес просека до большой поляны, а поляна-то одним краем к обрыву выходит. Кричу я, эт` самое, парням — лошадок малость придержать, чтоб упырь еще вперед вырвался и на просеку свернул. Ну что ты думаешь — свернул, как лапочка, эт` самое!

— Ишь ты, — оценил я, — Молодец ты у нас, догадливый. Ну и как, загнали его на обрыв?

— Да загнали, — Мирн опять помрачнел, — Толку-то… Кады понял он что дальше пути нет, коняку свою осадил, встал на краю и ждет, а я смотрю — у его ни меча, ни ножа, тока девка эта к груди ему привалилась и даже улыбается вроде как. Ну, думаю, щасс мы тебя, эт` самое, тепленького… Ага, держи карман. Сперва лошадки наши ерепениться начали — не идут ни в какую, и хоть ты их ругательски ругай, хоть ты их в кровь лупи — пляшут на месте, а вперед — ну никак.

От ворот через двор к нам спешил Влар. Рукава у него были закатаны, в буйных кудрях белели щепки.

— Костер готов, Дик.

— Хорошо. Берите тело и приступайте. Что там с ним надо делать?

— Кол ей надоть в грудь забить, — заявил Мирн, — Осиновый. Чтоб уж наверняка.

— О, Господи! — обалдел я, — Кол-то зачем?

— Чтоб эт` самое, не встала.

— Да как она встанет, если сгорит?

— Чтоб с костра не встала.

Влар посмотрел на меня своими прекрасными коровьими глазами и неожиданно поддержал дикое Мирново предложение.

— Надо бы, — сказал он, — Людям спокойней будет.

— О, небо! — я махнул рукой, — Ну идите, вырезайте кол. Можете для пущей уверенности чеснока ей в рот напихать, насыпать рябины за пазуху, а в пятки воткнуть по стальной игле…

Я осекся, увидев нехороший интерес у ребят в глазах.

— Про иглы я не знал, — Влар задумчиво запустил пятерню в шевелюру.

Про иглы я сам только что придумал. У нас, на юге, иглы втыкали в притолку, чтобы нечистая сила не могла войти в дом.

— Все, — разозлился я, — Проваливай, займись делом. Мне все равно как вы будете ее палить, только избавьте меня от подробностей. Продолжай, Мирн. Ты говорил что лошади заупрямились.

— Ну да, — он с вожделением посмотрел на кувшин у меня в руках и вздохнул, — Заупрямились. Ну мы слезли, лошадок оставили Криворукому, а сами упыря этого окружили — и пошли полукольцо сжимать. У Тири и у Зеба Носатого луки, у нас с Занозой — топоры, у Куроеда — дубинка тяжелая.

Я смотрел, как Влар, Лютор и один из Рохаровых разбойников волокут бедную Вербенку на плаще к воротам. Детвора увязалась за ними.

— Ну, сжимаем мы полукольцо… Сжимаем…

— Ну, сжимаете. Дальше-то что?

— Мамка моя женщина… веришь, командир, я как та лошадь, чую — не могу идти. Ну вот не могу и баста. Вот ноги не идут, ёк макарек, хоть наземь вались и на брюхе ползи.

Я прикрыл глаза. Да. Помню. Черная душная жуть, всепроникающая словно запах, она растекается в воздухе, смешиваясь с ним, как отрава смешивается с вином, и плоть человеческая не преграда ей — до нутра достанет, до сердца, до закоулочков души…

— Я знаю, о чем ты говоришь. Я видел упыря, Мирн.

— Ааа… ну… вот. Эт` самое. Луки-то у нас есть. Вот я ему и кричу, черту етому лютому, кричу, мол, девчонку бросай и сдавайся! Тебе, кричу, три стрелы в глаз смотрят. И все равно эдак потихоньку подхожу, хотя сердце в пятки провалилось и там щекотится… И Заноза, смотрю, к ему с другой стороны тож подбирается, хоть рожа у его вся мокрая от поту. Храбрый он парень был, Заноза… Он чо надумал — упырьеву кобылу за повод ухватить. Ну и ухватил, эт` самое. А кобыла — на дыбы, заплясала прям на самом краю, и башкой как мотнет! — Макарёк оскалился страшно и тоже замотал башкой. Я сунул ему в руки кувшин, и некоторое время Мирн только гыкал. — Фууу… — он вытер рукавом шерсть вокруг рта, — Ну чо, ёк макарек, улетел наш Заноза в голубое небо. Тут у Зеба крышку сорвало, спустил он стрелу — та аккурат вдоль виска упырю прошла, тока кожу царапнула, да капюшон с головы сорвала. Ну вот чтоб ему на четверть пальца правее! Тут упырь девку швырнул — прямиком мне на голову, и девкой меня наземь опрокинул. Ну и видел я тока — как кобыла его черная через нас с девкой скакнула. Потом парни говорили что пустили ему в спину по стреле — Тири вон клянется что попал — можа и попал, бес его знает. Не нашли мы ни стрелы, ни крови.

— А девчонка мертвая уже была?

— Да не, какое, она потом уже померла. Сперва ревела и вырывалась, и бормотала чего-то, не поймешь чего, то ли со страху чокнулась, то ли дурочка от рожденья попалась. Я ее спрашиваю "чья ты?", а она мне — "господина", говорит. "Какого, говорю, господина?" "Господина полуночи" — отвечает.

За Вербенку Мирн говорил тоненьким голосом, и я опять вспомнил: "Он… такой… ласковый…"

Ах ты паскудец. Господин полуночи. Упырь ты или колдун — три-четыре фута железа в живот на всех действуют одинаково. И уж кому-кому, а тебе вбить осиновый кол в грудь я не побрезгую.