Тьма. Испытание Злом

Ведьмы, как известно, благочестием не отличаются, но был момент — она даже помолилась на ночь: «Девы Небесные, и вы, покровители светлых альвов, и все, кто имеет отношение к этому делу, услышьте меня! Ниспошлите ответ: зачем он здесь, Фруте фон Раух?! Я должна знать…» Но боги безмолвствовали.

А ей с каждым днем было все труднее скрывать свою неприязнь, и делала она это только ради Йоргена, чтобы его не огорчать.

Наверное, если бы она встретила мальчишку в иной обстановке, сочла бы его даже симпатичным. Лицо открытое, совсем еще детское, почти без признаков светлой крови. Только глаза — ярко-голубые, у людей таких не бывает, и длинные, пышные золотистые волосы — мечта любой девчонки и совершенно ненужное украшение для парня. Заставить остричь, что ли? Сказать про вшей — пусть смущается, ему идет. Порозовевшие щечки начинают гармонировать с курточкой малинового бархата и такой же шапочкой затейливой формы с длинным фазаньим пером — посреди Тьмы оно смотрится совсем уж нелепо.

…Впрочем, очень скоро пришлось ему расстаться и с курточкой, и с шапочкой, потому что грянула такая жара, какой и южанин Кальпурций дотоле не знал. Тягучая, удушающая, она буквально сводила с ума, лишала последних сил. Воздух будто бы умер — ни ветерка, ни самого слабого дуновения, только знойное марево колышется, плывет над пыльной дорогой. Даже твари сделались вялыми, не хотели нападать днем. Ночи были чуть свежее, тогда они и выходили на охоту. Если бы не Семиаренс Элленгааль, умевший создавать золотистую колдовскую сферу, такую надежную, что ни одна тварь пробить не могла, спать вообще бы не пришлось (ведьминские кольца во Тьме удар держали плохо). Но душно внутри нее было — не приведите Девы Небесные! Наружу утром выползали как пьяные. Зато живые.

И только одна небольшая польза вышла от жары — меньше хотелось есть.

…В какой-то день — со счету все давно сбились — выбрели под вечер к большой реке. Хорошая, здоровая вода была в ней. И Семиаренс Элленгааль, желая доставить удовольствие юным спутникам, превзошел самого себя. Затратил целый час, но сотворил огромную, двадцать шагов в поперечнике, защитную сферу. Небольшая ее часть отгораживала участок берега, остальная пришлась на воду.

Такого телесного счастья они давно уже не испытывали. Река наполнила сферу прохладой. Можно было купаться, не опасаясь нападения из глубины. И они купались! Плескались, ныряли, веселились как дети, даже с Легивара Черного временно сошла спесь. Он резвился не хуже других, брызгался и неожиданно тонко визжал, окунаясь с головой прямо в черной своей хламиде — она пузырилась и хлопала, как маленькое чудовище. А потом, как были в мокром белье, так и завалились спать на песке. Потому что даже самые лучшие и милые из парней ничего не смыслят в житейских делах, такими уж их создали боги. Иное дело — добропорядочные хайдельские девушки. Гедвиг, к примеру, затеяла стирку: и что в мешке скопилось, и с себя. Не упускать же случай?

Никогда прежде она не испытывала затруднений подобного рода. Ни разу спутники ее не дали повода усомниться в своей чести, не позволили себе ни одного лишнего взгляда, хотя здесь, во Тьме, никто, включая единственную даму, не мог претендовать на такую роскошь, как поиск укромных мест для тех дел, что человек обычно совершает в одиночестве. Почему? Да потому что опасно. Отойдешь, к примеру, за холм: переодеться или другое что — обратно можешь и не вернуться, сожрут. «Отвернитесь», — просила она парней и была абсолютно уверена, что скромность ее не пострадает. И если кто-то просыпался вдруг ночью, обязательно спрашивал, на всякий случай: «Всё в порядке? Глаза можно открыть?»

…Она как раз полоскала, что-то «с себя», когда почувствовала спиной взгляд. Из-под опущенных ресниц, но прямой и неотрывный, любопытный, изучающий. Она была ведьмой, она знала, кому он принадлежит. И глупо, поздно уже было прикрываться неотжатыми тряпками на манер деревенской девки, застигнутой врасплох на сеновале. Сделать вид, что не заметила ничего? Ну нет! Она была ведьма! Она выпрямилась во весь рост, обернулась резко, ничего не пряча, не скрывая, уставилась в упор позеленевшими от гнева глазами, по-кошачьи сверкающими в темноте.

— Ну что?!

Мальчишка пискнул еле слышно, зажмурился так, что хорошенькое личико исказилось гримасой, вжал голову в плечи, будто ожидая удара, и затих.

Весь следующий день у него предательски пылали острые кончики ушей, он избегал встречаться с ней взглядом. А она убеждала себя не злиться. Просто остальные спутники в подобной ситуации ничего принципиально нового для себя не открыли бы в силу зрелости лет и жизненного опыта. Вот у них и не возникало соблазнов. Другое дело — совсем юный мальчик: ну не справился с искушением, подглядел — с кем не бывало? Стоит ли строго судить?