Тьма, – и больше ничего

– Возможно, грабил бродяга, искавший способ быстренько разжиться деньгами, – пожал плечами Джонс. – Но я чувствовал, что должен об этом упомянуть, вот и упомянул. Мы не можем знать, что скажут люди, правда? Разговоры идут. Все говорят, так? Слова ничего не стоят. Для меня дело закрыто. Пусть шериф округа Лайм тревожится о том, что происходит в Лайм-Биске. Таков мой девиз, но вам следует знать: полиция Омахи приглядывает за тем местом, где находится Шеннон Коттери. Вы понимаете, на случай, если ваш сын с вами свяжется. – Он пригладил волосы и в последний раз надел шляпу. – Может, он вернется сам, никому не причинив вреда, и тогда мы сможем списать все это дело, как… ну, не знаю… как безнадежные долги.

– Отлично. Только не называйте его плохим сыном, если, конечно, не будете называть Шеннон Коттери плохой дочерью.

Судя по тому, как раздулись ноздри шерифа, мои слова ему не понравились, но развивать тему он не стал.

– Если Генри вернется и скажет, что виделся с матерью, дайте мне знать, хорошо? Она у нас числится в списке без вести пропавших. Глупо, я понимаю, но закон есть закон.

– Обязательно это сделаю.

Он кивнул и направился к своему автомобилю. Ларс сидел за рулем. Джонс его шуганул – он относился к тем, кто всегда сам водит свою машину. А я думал о молодом человеке, ограбившем лавку и заправочную станцию, и пытался убедить себя, что мой Генри никогда бы такого не сделал, даже если бы его загнали в угол. Ему не хватило бы дерзости и ловкости украсть одежду из чужого амбара или сарая. Но теперь Генри стал другим, а убийцы обучаются многому и быстро, так? Речь же идет о выживании. Я подумал, что, возможно…

Нет. Таким образом я это представлять не стану. Слишком уж неубедительно. Это мое признание, мое последнее слово и все такое, и, если не смогу написать правду, всю правду и ничего, кроме правды, какой от него прок? Кому нужно такое признание?

И все же это был он. Генри. Я видел по глазам Джонса, что он заговорил о придорожном ограблении только по одной причине: я не вилял перед ним хвостом, как ему того хотелось, но я в это поверил. Потому что знал больше, чем шериф Джонс. Генри помог отцу убить свою мать, а что в сравнении с этим кража чужой одежды или размахивание ломом перед старушкой? Сущий пустяк. И если он пошел на кражу один раз, то пойдет и второй, как только закончатся двадцать три доллара. Вероятно, в Омахе. Там его и поймают. А потом всплывет все остальное. Почти наверняка всплывет.

Вернувшись на крыльцо, я сел и закрыл лицо руками.

День сменялся днем. Я не знал, сколько их прошло, только все выдались дождливыми. Когда осенью зарядит дождь, все дела под открытым небом приходится откладывать, а у меня не было такого количества домашнего скота или приусадебных построек, чтобы заполнить все долгие часы работой под крышей. Я пытался читать, но слова не желали складываться в предложения, хотя время от времени отдельные из них просто прыгали со страницы в глаза и кричали. Убийство. Вина. Предательство. Такие вот слова.

Днями я в овчинном полушубке, защищающем от сырости и холода, просиживал на крыльце с книгой на коленях и смотрел, как дождевая вода капает с крыши. Ночами лежал без сна чуть ли не до рассвета, слушая, как стучит дождь по крыше. Словно кто-то застенчиво просил открыть дверь и пустить на ночлег. Я слишком много думал об Арлетт, которая теперь делила колодец с Эльпис. Начал представлять, что она… нет, не ожила (нервное напряжение не отпускало меня, но с ума-то я не сошел), но каким-то образом осознает происходящее. Каким-то образом наблюдает за разворачивающимися событиями из убогой могилы и получает удовольствие.

Тебе нравится, как все обернулось, Уилф? – спросила бы она, если бы смогла (и в моем воображении спрашивала). Оно того стоило? Что скажешь?

Примерно через неделю после визита шерифа, когда я сидел, пытаясь читать «Дом о семи фронтонах» [17], Арлетт пробралась мне за спину, перегнулась через плечо и постучала по моей переносице холодным, мокрым пальцем.

Я отбросил книгу на напольный вязанный крючком ковер гостиной и, вскрикнув, вскочил. Когда я это сделал, холодная подушечка пальца прошлась по уголку моего рта. Потом коснулась макушки, там, где волосы начали редеть. На этот раз я рассмеялся – нервно и зло – и наклонился, чтобы поднять книгу. При этом последовало новое прикосновение – к загривку, словно моя жена интересовалась: Теперь я завладела твоим вниманием, Уилф? Я отступил в сторону – чтобы холодный и мокрый палец не угодил в глаз – и поднял голову. Потолок над головой изменил цвет – с него капало. Штукатурка еще не начала отслаиваться, но если бы дождь продолжился, так бы и произошло. Куски штукатурки могли даже падать на пол. Протечка обнаружилась именно над тем местом, где я всегда читал. Понятное дело. В других местах с потолком ничего не случилось, во всяком случае, пока.