Тьма Египетская

Душа и сердце Тамары уже давно склонились в этом отношении на сторону ее друга, которого доводы и убеждения еще и прежде отвечали этому сердцу ближе и симпатичнее, чем доводы ее собственного рассудка, почерпнутые из повседневно-ходячей практической морали еврейских oтношений и быта и построенные на сознании грозного гнета, которым еврейский кагал рабски оковывает жизнь и волю и мысль каждого еврея. Так и теперь, Тамара высказывала своему другу все эти доводы, давно ею продуманные и уже далеко не казавшиеся ей в душе незыблемо состоятельными, но высказывала лишь для того, чтобы снова услышать против них из уст любимого человека еще и еще новые, более горячие, более веские опровержения и убеждения, которые прочнее утвердили бы ее саму в тех рискованных, но заманчивых намерениях, к каким и без того уже втайне стремилось ее влюбленное сердце. Она искала и жаждала таких убеждений, которые укрепили бы ее все еще колеблющуюся решимость.

— Родные… — продолжала Тамара. — Да они проклянут меня!.. А если и нет, то ведь я убью их этим, я в гроб уложу несчастного старика и старуху…

— О, какое заблуждение! — принялся собеседник утешать и убеждать Тамару. — «Проклянут», «убьют» и… еще что такое?.. Полноте!.. Вы развитая девушка и можете говорить серьезно о таком вздоре!.. Еще если бы с этим проклятием связывались какие-нибудь материальные потери и лишение, ну, тогда я понимаю. Но у вас есть свое собственное, независимое от дедушек и бабушек состояние, стало быть что же? проклянут, — ну, и на здоровье!

— Зачем вы мерите это дело на один лишь аршин материальных средств, — с дружеской укоризной и не без горечи заметила Тамара. — Дело не в деньгах, не в наследстве и даже не в слове «проклинаю тебя…» Как вы не понимаете этого!

— Не понимаю, виноват! — пробормотал несколько опешенный собеседник; — и если дело не в этом, то в чем же?

— А в том, что каково будет их сердцу перенести этот удар; какое страшное горе нанесу я им, какой позор положу на их седые головы, — вот в чем!

На минуту между ними водворилось раздумчивое молчание, пока тот, собравшись с мыслями, не заговорил первый.

— Прежде всего, друг мой, — начал он доказательным и отчасти лекторским тоном, — прежде всего надо жить для себя, для собственного личного счастья, а не для бессмысленного подчинения себя каким-то фанатическим фанабериям какого-то кагала и не для людей, и без того уже глядящих в могилу.

Оставим мертвым хоронить своих мертвых! Ваши родные… Но ведь тут даже не они собственно будут вопить против вас, а только их предрассудки, — так неужели же так-таки и пожертвовать своим собственным счастьем ради чьих-то чужих предрассудков?!..

Тамара сидела глубоко понурясь и не отвечала ни слова.

— Что же вы молчите? — нежно и тихо взял собеседник ее руку. — О чем вы думаете?.. Тамара! Ведь вы же девушка умная, развитая; вы должны трезвыми глазами смотреть на вещи, искать и требовать от жизни трезвой правды и одной лишь правды, а ваше чувство, ваша любовь ко мне, разве оно не правда? Ведь оно-то и есть самая живая, настоящая правда! Не бегите же от нее, не противоречьте сами себе, будьте последовательны!..

— Вот с этой-то теорией эгоистического счастья и не могу я помириться, — возразила наконец девушка. — Я люблю моих стариков, — что ж с этим делать!.. Не думайте, впрочем, — продолжала она, — чтоб я уж так особенно была предана нашей вере; нет, эта вера, если хотите знать откровенно, во многом даже тяготит меня, и именно этим сухим своим формализмом. Я же ведь училась кое-чему, я читала кое-что, я думала над многими вещами, сравнивала их, и из всего этого я знаю теперь, что христианство в идее своей шире, любовнее, человечнее, ну, словом… да, оно выше еврейства; я сознаю это, но… если б я была одна, — из глубины души вздохнула Тамара, — да, совсем одна на свете, круглой сиротой; если б у меня не существовало ни родных, ни отношений к моим единоверцам, так, чтобы мое отступничество никому, никому не причинило ни малейшей боли, горя, стыда, — о!.. тогда бы совсем другое дело!.. тогда я ни минуты не задумалась бы над этим шагом. Но теперь…

— Но теперь, Тамара, — перебил ее собеседник, — теперь надо взвесить обе эти вещи и бесповоротно выбрать одну из них. Кто вам дороже: я ли и наша любовь, или ваши старики? Если старики, тогда нам не о чем больше говорить и незачем мучить себя! Тогда лучше не видеться больше; лучше теперь же, раз навсегда оборвать, кончить, сказать «прости» друг другу и расстаться навеки, чем бесцельно продолжать эту бесконечную муку!.. Ведь пойми ты, что я люблю тебя не только нравственно, не только душу твою, но и тело… Да, тело, это дивное тело! — страстным шепотом продолжал он, притягивая девушку в свои объятия. — Я хочу обладать тобой вечно, ненасытно… Но — я честный человек, Тамара, это прежде всего, — и потому я буду обладать тобой не иначе, как если ты сделаешься моей законной женой. Неужели это так преступно?!

— Но старики… старики мои! — шепотом простонала Тамара.