Тьма Египетская

К двум часам дня, когда наконец прибыли в город на полных рысях остальные эскадроны улан и были выведены еще две роты стрелков, остававшиеся в запасе, погром стал стихать и вскоре совсем прекратился. На площадь то и дело приводили теперь под конвоем то отдельных вожаков, то целые партии погромщиков, среди которых немало попадалось и евреев, захваченных в драках. Между арестованными христианами более чем наполовину было теперь пьяных, напившихся даром еврейской водки. Наиболее пострадавших, избитых и раненых отводили в городскую больницу в военные лазареты; остальных же препровождали, впредь до разбора, под арест, на гауптвахту, на полицейский двор, в пожарную, команду или в тюремный замок. Все места заключения в городе были переполнены «невольниками», как называли их крестьяне. Но многие успели и разбежаться еще до ареста.

— Ваше превосходительство, — обратился к губернатору правитель его канцелярии, тоже присутствовавший, в числе властей, на площади. — Сейчас вот проехала к монастырю карета преосвященного… Это он, должно быть, к матери Серафиме.

— Так что же? — повернулся к нему губернатор.

— А как я давеча докладывал вам, что вся причина этих бед — внучка Бендавида, и вы выразили готовность уговорить игуменью, чтоб она ее отпустила, так вот теперь, мне кажется, было бы самое настоящее время отправиться к ней вашему превосходительству… Вместе бы с преосвященным. Он, вероятно, тоже поехал уговаривать ее.

— Почему вы так думаете?

— А мне секретарь консисторский сказывал, — недавно вот встретился здесь, на площади; тоже поглядеть приходил на побоище.

— Так вы полагаете, что теперь было бы удобно? — раздумчиво спросил губернатор.

— Самое время, ваше превосходительство, самое настоящее время. С двух-то сторон принявшись, верней ее уломаете.

— Что ж, пожалуй, — согласился губернатор и, передав на время распоряжение всеми действиями вице-губернатору, велел подать себе свою коляску.

У Серафимы он застал уже преосвященного.

— Какое ужасное происшествие! — соболезнующе качая головой, обратился к нему владыко.

— Фу-у!.. Слава Богу, уже покончилось! — облегченно вздохнул на это губернатор, с видом человека, только что свалившего с шеи громадный груз. — Но это что! Это только инцидент, — продолжал он, — а главная-то возня пойдет только теперь: все эти донесения в Петербург, объяснение причин, разборка всех арестованных, следствие… Это все такие неприятные хлопоты.

— Вы упомянули об объяснении причин, — отнесся к нему преосвященный. — Скажите, ваше превосходительство, как по-вашему, что было причиной? — Меня этот вопрос весьма интересует.

— Мм… многое, — ответил тот, принимая на себя значительный и даже государственно глубокомысленный вид. — Очень многое… Это вопрос весьма сложный… Тут замешаны и экономические, и социальные, и национальные стимулы… Но главная причина, так сказать, причина всех причин, это — побег внучки Бендавнда.

— А что, мать Серафима, не моя правда? — обратился архиерей к игуменье. — Что я вам говорил?.. Только что перед вашим превосходительством, я, чуть не слово в слово, говорил то же самое, — повернулся он к губернатору. — Вот, убедите, пожалуйста, мать игуменью.

— Но в чем же ею превосходительству убеждать меня? — вмешалась монахиня. — Что оскорбили святыню обители, — это я знаю; что сделали это из-за девицы Бендавид, мне тоже известно. В чем же еще?

— Н-нет, знаете, не то, — слегка заминаясь, мягко начал губернатор. — Мое мнение, если позволите откровенно высказать, лучше бы развязаться с ней, и чем скорей, тем лучше.

— То есть как это? — спросила Серафима.

— Да просто, возвратите ее родным, и конец.

— Вот, вот, в одно слово! — перебил владыко. — И я ведь говорю то же самое… Шутка ли сказать, из-за какой-то девчонки, и вдруг такое ужасное побоище… Да Бог с ней и совсем.

— Этого я сделать не могу, — решительно и твердо отказала игуменья.

— Mais… pardon, si je ne vois pas des raisons… Почему же, собственно? Что вас останавливает?

— Именно, это побоище, — пояснила она. — Выдать им ее теперь, подумайте, что ее ожидает, когда все так озлоблены против нее.

— Да Бог с ней и совсем! — отмахнулся обеими руками владыко. — Какое нам дело, что там кого ожидает! Свои люди, сочтутся!..

— Что ожидает? — подхватил губернатор. — Ничего не ожидает. Moins que rien! Родные ее любят, я знаю их, — ну, пожурят немножко, и конец. А что до остальных, то, поверьте, Бендавид настолько богат и влиятелен, что никто ничего ей сделать не посмеет… И, наконец, я-то на что же? Разве я, как представитель власти, допущу, чтобы кто-либо смел ей сделать какое зло!?

— О, для зла путей много! — заметила с горькой усмешкой Серафима. — Но и кроме того, — продолжала она, — выдать им ее после того, что они сделали над православной святыней, это значило бы показать слабость… Для них, конечно, это будет торжество, но для нас…

— Нет, позвольте, — возразил губернатор, — воля ваша, но я нахожу, что евреи здесь правы.

— Правы?! — удивленно откинулась в кресло Серафима.