Тьма египетская

Мысль мальчика не успела углубиться в эту область, поскольку бесплотное «я» содрогнулось от понимания — он слышит!

Звуки, вернее искажённые и смутные нечеловеческие шёпоты, ползли из окружающей его сознание черноты. Они добирались до него как бы контрабандой, по частям, и не по порядку. Они просачивались сквозь покрывало глухоты, сквозь дырявую в разных местах кровлю, многочисленными, но всегда неожиданными и неуловимыми каплями. Сколько их не лови, всё равно не собирается хотя бы один полноценный глоток слуха.

Страстнее всего хотелось определить, звуки ли это прежнего мира или уже звуки Дуата, где обретается каждым его вечное жилище? Пропустил ли он, Мериптах, самую важную процедуру своей жизни или она ему ещё предстоит? Мальчик напрягся, чтобы услышать больше и быстрее, но что в его положении значит «напрягся»?

Звуки-калеки, звуки-ленивцы топтались вокруг тоскующего по определённости ума, слишком мало давая пищи для каких-либо выводов, но на один Мериптах всё же решился: вокруг что-то происходит. С разных сторон доносятся искажённые голоса, настолько искажённые, что смысл слов уловить нельзя. Может быть, это божественный язык, к которому ещё надо привыкнуть? Говорящие передвигаются, переговариваясь друг с другом, и бессмыслицы в этих речениях всё меньше и меньше, плёнка непонимания всё тоньше. Ещё чуть-чуть, и слова повернутся к слуху понятной стороной и Мериптах узнает всё. Но ждать было трудно. Мериптах неподвижно спешил и рвался, и опережал самого себя.

Ещё ничего не зная точно, он во многом уже уверился. Почему-то стал вдруг твёрдо знать — всё только начинается. Он ещё не взрезан.

На первый план вышла озабоченность, а всё ли, совершающееся сейчас с ним, совершается подобающе и по правилам? Бальзамировщиков должно быть пятеро. Главный жрец в маске шакала — сам бог Анубис и четвёрка помощников с ним. Один шакалоголовый, как и Анубис, — Дуамутеф. Другой — Небехсенуф с головой сокола. Также Хапи, имеющий голову павиана, и Исмет — всем обликом человек. Вспоминая всё это, Мериптах как бы отвечал урок в «Доме жизни» и, правильно вспомнив, испытывал огромное облегчение.

И вот они пятеро собрались и говорят над его телом. Что дальше?

Сначала боги-бальзамировщики омоют его тело священной нильской водой, и оно станет называться Сах. После этого к нему приблизится всеми ненавидимый и презираемый парасхит и вскроет тело особым ножом, после чего будет с позором и угрозами изгнан из подземелья, ибо после омовения священной водой тело становится священным и любое причинение вреда ему — преступление.

Потом специальными крючками бог Анубис достанет из его черепа мозг, что правильно, потому что мозг протухает первым. Но он, Мериптах, от этого не перестанет думать, потому что душа помещается не в мозгу, но в сердце. Потом Анубис и его помощники извлекут из тела все внутренности и опустят в канопы с отварами целебных трав и особыми снадобьями. Запломбировав канопы, боги-бальзамировщики обработают тело Сах мазями и настоями и туго запеленают бинтами из особой материи, что изготовлена богом-ткачом Хедихати из слёз богов по умершему Озирису, то есть по нему, Мериптаху, потому что после своей смерти он сам станет Озирисом!

И сердце Мериптаха, или то место, где в этот, момент располагалась его душа Ка, наполнилось благодарностью и блаженством. Оставалось лишь предвкушать, что будет испытано им, когда в изготовленную по всем правилам мумию вернётся её жизненная сила Ба, теперь временно отступившаяся от него. О, как несчастен похороненный не по правилам или брошенный крокодилам на растерзание, ибо, лишённый тела, он не обретёт мумию и не вкусит вечной жизни в Дуате.

Что же они медлят, Анубис и его помощники?! Где их умелые крючки, где презренный нож парасхита?! Не то чтобы Мериптах испытывал острое нетерпение, он просто боялся какого-нибудь нарушения в священном порядке погребального закона, ибо оно могло обернуться неведомыми бедами в вечной жизни.

Он всё отчётливее слышал голоса вокруг себя, и его пугало, что в них меньше чинности и божественного равнодушия, чем ему хотелось бы. Могло даже показаться, что боги-бальзамировщики произносят не заклинания, но оскорбления, таков был их тон и напор.

От нетерпения и волнения, охвативших всё его маленькое, в одну точку собравшееся сердце, Мериптах начал торопливо произносить оправдательную молитву — «Оправдательную речь умершего».

«Я не чинил зла людям. Я не нанёс ущерба скоту. Я не совершил греха в месте Истины. Я не творил дурного. Имя моё не коснулось слуха кормчего священной ладьи. Я не кощунствовал. Я не поднимал руку на слабого. Я не делал мерзкого пред богами».

Он очень опережал ход событий. Как будто он уже оказался перед собранием загробных судей во главе с Ра и ему казалось, что он якобы их даже видит каким-то своим особым, уже неземным зрением. Вот там Шу, там Тефнут, Нут, Нефтида, Геб, Изида, Гор, Хатхор, Ху. В центре Ра, великий, неразличимый пока.

«Я не был причиною слёз. Я не убивал. Я не приказывал убивать. Я никому не причинял страданий».