Тьма

– Не читала я твоего приказа, – чуть повысив тон, отозвалась мамаша, – и читать не собираюсь. Ты мне ответь, по какому праву врываешься в частное владение и учиняешь погром? По какому праву отметелили моего сынка? И, наконец, по какому праву схватили этого человека?! – И она указала на Шурика, которого крепко держали за руки двое опричников.

– Я теперь в городе главный, – гордо ответствовал Костя. – Что хочу, то и делаю! А этого… – он тоже ткнул пальцем в Шурика, – будем судить.

– За что же, интересно?

– За нарушение общественного порядка, подстрекательские речи и нанесение тяжких телесных повреждений.

– Каких повреждений? Кому?..

– А тому! Огурцу, например. И попу…

– Огурца его шофер ткнул.

– А кто приказал?

– Не было никакого приказа.

– Разберемся. – Произнеся это сакраментальное слово, Костя обозначил свой истинный статус. А мамаша Картошкина тут же его озвучила:

– Держиморда! – отчетливо произнесла она. – Дорвался до власти, «народный избранник»! Посыплются теперь зубы выбитые…

И действительно. Сколько тайного смысла заложено в слове «разберемся». Вроде хорошее оно. Свидетельствует о благих намерениях. А у того, кому оно сказано, рождает надежду. Человек, взывающий к справедливости, получает некое неопределенное заверение, что она, справедливость эта, рано или поздно восторжествует. И вот, сидя в вонючей, темной камере, он повторяет про себя: «разберутся, наверное, разберутся». Но, увы. Разбирательство обычно надолго затягивается, а иной раз и вовсе приходит через много лет, когда уже и человека того на свете нет. Тогда говорят: «Реабилитирован… посмертно!» И родственники, возможно, немного поплакав, начинают повторять не без гордости: «нашего-то бедолагу оправдали. Написали: «Невинно пострадал. Жертва режима». Разобрались, одним словом…»

Костя по натуре был человек не злой. И выражение «держиморда» его несколько покоробило. И не только покоробило, а заставило задуматься: а то ли он делает? Правильно ли начинает свое правление? По здравому размышлению: конечно, правильно. Инакомыслие крайне опасно. Вверенный ему народ в массе своей послушен. Но послушание тоже бывает разное. Появится вот такой «пророк» и начнет мутить воду, внушать всякие нелепые мысли… И все пойдет вразнос. Поэтому правильнее всего заранее выявлять подобных смутьянов, изолировать их, а если надо, то и ликвидировать. Конечно, некоторые не понимают, что подобные… э-э… мероприятия делаются ради них же самых. Но что на таких обращать внимание. Одно слово, быдло! Взять хоть эту бабку, которая бросила в лицо столь обидное слово. Кто она такая? Мать известного всему городу пьяницы! Какая от нее социальная польза? Да никакой! Так, небо коптит. А с ней приходится возиться, объяснять… Ведь он, Тимохин, все делает ради ее же пользы. Чтобы жить ей было лучше и веселее. Сынку ее звезданули по башке? Так это для острастки. Чтоб место свое знал.

– Куда его, атаман? – спросил один из казаков, державших под руки Шурика.

– В правление. Там и судить будем.

И несчастного поволокли на суд.

В здании казачьего правления, когда-то давно, еще до революции, находилась москательная лавочка. Торговали в ней клеем, олифой, разными красками и прочей строительной дребеденью. При советской власти здесь последовательно размещалось десятка полтора различных организаций и учреждений, начиная с аптеки и кончая правлением местного отделения Всесоюзного общества слепых. Домишко со временем почти развалился, однако в нем по-прежнему ощущался неистребимый запах красок. В конце концов его отдали под казачье правление. Деятельный Костя здание капитально отремонтировал, над входом повесил трехцветный стяг и прибил двуглавого орла, вырезанного из жести и раскрашенного от руки. Обстановка внутри частью походила на штаб общественной организации ДОСААФ (ныне – РОСТО), частью – на экспозицию краеведческого музея. На стенах висели портреты руководителей белого движения Колчака и Дутова, гербы и самодельные знамена казачьих войск вперемешку со схемами устройства различных видов огнестрельного оружия, плакатами, обучавшими, как пользоваться противогазом, и большой, засиженной мухами картиной, изображающей казачью джигитовку. Вот под эту-то картину на табурет посадили несчастного чудотворца, а по бокам у него пристроились два охранника. Вокруг по лавкам расселись члены казачьего круга, а также рядовые бойцы. Атаман и два его заместителя разместились за отдельным столом, на котором лежало огромное старинное Евангелие, а по бокам его шашка и плеть. Все курили. Сизый дым столбом стоял под потолком, и казалось, из табачного облака вот-вот ударят молнии. Так и случилось.

– Вот, значится, какое дело, – сказал Костя, оглаживая смоляные усы, – перед нами, как бы это выразиться помягче, баламут, что ли…

– Нарушитель спокойствия, – подсказал один из заместителей.

– Тебя как зовут, нарушитель? – спросил Костя.

– Александр Александрович.

– Ага. Сашка, значит. А расскажи, Сашка, кто ты таков и откуда в наш город прибыл?

– Второй раз меня об этом спрашивают, – отозвался джинсовый.

– А кто в первый?