Тит Антонин Пий. Тени в Риме

«…Прощай, мой друг. Разлука печалит меня, но ты прав – прошлое не вернешь. Ты писал, что при виде бездыханного тела твоей возлюбленной прежние увлечения перестали волновать тебя. Я сочувствовал твоему горю, Лупа.

Посочувствуй и ты моему.

Всего несколько дней назад я был счастлив, как может быть счастлив человек, излечившийся от болезни и защитивший самое дорогое существо, которое ему доверила судьба. Мы охотились, и я заслонил собой Антиноя, когда тот споткнулся и упал на землю, а обезумевший от ран лев бросился на него. Я принял дерзкого хищника на копье и свалил наземь.

Антиной очень повзрослел за это время. Лицом – Александр, но без той жуткой гримасы, которая портила черты лица Македонца и внушала присутствующим ужас. Фигурой – олимпийский чемпион. После случая на охоте он по секрету признался: если случится худшее и ему придется вступить во взрослую жизнь, он сразу примет участие в олимпийских играх.

Это решение подтверждало пророчество, которое открыли мне звезды. Тебе известно, насколько я преуспел в составлении астрологических прогнозов.

Лучше я никогда бы не вглядывался в ночное небо и не брал в руки грифель!..

…Прогноз оказался неутешительным – срок жизни моего избранника Луция Цейония Коммода исчисляется не десятилетиями, а годами. Это слишком малый срок для успешного завершения строительства нового государства, в котором все получат римское гражданство и будут равны перед законом.

Признаюсь, я тогда уже всерьез задумался над тем, чтобы подобрать Луцию более молодого и надежного помощника, который мог бы со временем подхватить начатое.

…Ты догадался? Да, я имел в виду Антиноя, как бы безумно это ни звучало для римского уха. У меня имеются сведения, что старые пни, закосневшие в римском высокомерии, ни в коем случае не примут мой выбор, но мне было наплевать!

Я умею добиваться своего!..

…Боги жестоки, дружок. Горько стоять у останков любимого человека, внимать воплям плакальщиц и не иметь возможности вернуть то, что уже растаяло в небесной вышине. Счастья больше нет. Есть горе. Есть раскаяние. Есть невозможность жить. Беда подкралась как тень в ночи, неслышно и незримо.

…У меня сейчас избыток слов. Душа полна, но не к кому обратиться. Не с кем разделить свое горе, некому обнажить свои слезы. Вокруг меня множество людей, еще больше сочувствующих и любопытствующих, желающих взглянуть на страдающего „как женщина“ правителя. А ты далеко. Говорят, ты похоронил свою Тею по варварскому обычаю – опустил ее в землю, насыпал бугорок и теперь часто приходишь на могилу, сидишь возле бугорка. Я видал, так поступали у вас в Дакии.

Мне завидно, ты избавлен от бесконечных, расцвеченных пустословием соболезнований, приторных утешений, сногсшибательных предложений, которые ничего, кроме раздражения, не вызывают. Меня обступают толпы верноподданных, требующие провозгласить Антиноя богом, упрямо настаивающие на том, что мальчик якобы принес себя в жертву Нилу и теперь следует ждать обильного разлива. Если Нил разольется, это будет бесспорное знамение, что мальчика надо обожествить.

Насчет Нила мне все равно. Я не знаю, как поступить. Пусть обожествляют? Или взять его с собой, набальзамированного, совсем как живого, и устроить погребение в Тибуре?[5]

Как все случилось?

…Ноябрьским вечером меня окликнул Мацест. Он дрожал от страха. Пришлось крепко встряхнуть его, прежде чем он признался, что Антиной взял парусную лодку и отправился в погоню за самым мерзким преступником, какие только водятся на земле. Я еще успел разглядеть парус. Я следил за ним, пока белый клочок не лег на воду. Даже тогда мое сердце оставалось спокойным. Когда же парус ушел под воду, когда пришла ночь – жуткая, безоблачная, беззвездная, безлунная, я вскрикнул.

Его искали два дня. Когда отправленные на поиски Антиноя рабы доставили его тело, я лишился чувств.

До свиданья, мой друг! До встречи в Городе. Или, может, не надо никаких встреч, иначе нам никогда не избавиться от воспоминаний.

Тогда прощай!»