Тисса горит

После вступительных речей и выборов президиума Готтесман-старший приступил к докладу о социализации. Этот худой, невзрачный, несколько сутулый человек в больших роговых очках произвел на меня неприятное впечатление: типичный кабинетный ученый. Он говорил с трудом, хриплым голосом, так что никто не ожидал ничего хорошего от его доклада. В большом зале ратуши, на тех же стульях, на которых всего несколько месяцев назад восседали отцы города, разместились мы, рабочие депутаты. На трибуне, позади большого старомодного кресла, стоял Готтесман.

— …Понятно, не то существенно, что мы несколько тысяч или несколько десятков тысяч человек лишим нетрудовых доходов. Если бы мы отнятое у них распределили между миллионами рабочих, это было бы каплей в море. Важно то, что, удалив буржуазию, мы так организуем производство, что…

Готтесман не сразу пробудил в нас интерес, но, чем дальше, тем сильнее овладевал он нашим вниманием. Он ни звуком не обмолвился о том, что мы живем в историческую эпоху, ни словом не упомянул об освободительной роли пролетариата. Капиталистическое производство… Анархия в производстве… Социалистическое производство — ну да, все то, о чем мы уже много читали, но о причастности чего революции мы, собственно говоря, едва не забыли. Мы много толковали об этом вначале. Мы понимали, что только социализм способен поднять жизненный уровень населения. Потом же все заслонили мысли о том, как нам овладеть властью, как сбросить всяких негодяев, — а затем мы очутились в огне, в тяжелой борьбе, — и все наши мысли были сосредоточены только на победе. Теперь же Готтесман возвращал нас к нашим прежним мыслям. Целью диктатуры пролетариата, — сказал он, — является осуществление социализма, и осуществление социализма стоит в порядке дня. «Осуществление социализма?» — спрашиваю я сам себя и в ту же минуту перестаю слышать доклад Готтесмана и стараюсь представить себе, как это будет выглядеть в действительности.

Меня тянет вскочить и крикнуть: «Слушайте! Еще немного усилий — и мы всего достигнем. Осуществление социализма! Понимаете вы это? Сбудется счастье! Мы осуществим социализм, осуществим… Подумайте только. Знаете ли вы, в чем сущность социализма?» Ах, нужно слушать, слушать… Я заставляю себя вслушаться. Но поздно, я многое уже пропустил. Я слышу только цифры, цифры и не понимаю уже, что они обозначают. И постоянно возвращается то же прекрасное слово: социализм.

Доклад окончился. Ни слова, ни хлопка. Несколько минут все сидят молча. Рядом со мной старый Липтак, металлист, облегченно вздыхает.

Буря

Пожаром охвачено небо,
И даже Тисса горит…

Приготовление к 1 мая и возраставшие разногласия с Фельнером настолько поглотили мое внимание, что у меня даже времени не оставалось оценить в надлежащей мере сведения, приходившие с фронта. То, что румыны и чехи все сильней теснят Красную армию, я уже знал. Но эти сообщения никогда не подрывали моей веры в то, что рано или поздно, через Галицию или через Румынию, но мы обязательно пробьемся на соединение с русской Красной армией. В Австрии пролетарская революция разразится, понятно, не сегодня-завтра. Победа же австрийского пролетариата даст решительный толчок революции в Германии. Тогда за Рейном и Ламаншем французские и английские солдаты сами поднимут красный флаг. Местными делами я, таким образом, был недоволен, но крупные события — дело рабочего класса, — с этим обстояло, по-моему, благополучно.

«Мы поставили ставку на мировую революцию, и свое здание мы строим не на песке» [11].

Первомайская демонстрация в Уйпеште была назначена на вторую половину дня.

Колонны марширующих рабочих залили широкий проспект Андраши. Зеленая листва бульваров терялась в море красных знамен. Памятники, воздвигнутые в честь прошлого времени, были окутаны красной материей. Статуи королей валялись на земле.

— Был ли когда-нибудь май прекраснее, богаче надеждами!

— Ну, как сказать…

— Тот, кто раз это пережил, никогда этого не забудет! Этих рабочих никому не поработить!

— Кто знает!

— Экое множество!.. Больше ста тысяч!

— Что из того! Миллионы встречали объявление войны с энтузиазмом.

— Война была чуждым делом, а это — наше.

— Как сказать… Если кто не только кричит «ура», но и по-настоящему борется за революцию… Я так понимаю: надо не словами, а оружием бороться… Семнадцать лет я организованный рабочий, я знаю рабочих, но, по совести говоря, не могу поверить, что они возьмутся за оружие для защиты революции. И все это, несмотря на то, что не сегодня-завтра…

— Двести тысяч человек. Больше… — четверть миллиона. Или даже еще больше! Рабочие и солдаты.

— Да здравствует диктатура пролетариата!

— Да здравствует!.. Да здравствует!..

— Да здравствует мировая революция!

— Все принадлежит нам!

— Да здравствует!.. Да здравствует!..

— Так, так… Ну, уж рабочих-то я знаю…

Что бы ни говорил Фельнер, я слышал лишь голоса четверти миллионов людей, тяжелую поступь полумиллиона ног.

— Ми-ро-вая революция!..

— Ми-ро-вая революция!..

— Ура!.. Ура!..