Тисса горит

— Я думаю, — сказал Готтесман задумчиво, — я думаю, лучше всего начать сначала, с того момента, когда мы с тобой оказались на венгерско-чешской границе. Д-да… Когда мне стало ясно, что чехи не шутят и что мы вот-вот окажемся в руках венгерцев, а те, сам понимаешь, еще менее склонны к шуткам, — я украдкой толкнул тебя в бок. Может, припомнишь? Я хотел дать тебе понять, что пора восвояси. Ты тогда как будто ничего не заметил. Ты не обратил внимания и на мой второй, уже более основательный толчок. Что же оставалось мне делать? Положение не располагало ни к долгим разговорам, ни к глубокомысленным размышлениям. И не в первый раз, надо сознаться, боюсь — и не в последний, я решил действовать наобум. Я сам еще не отдавал себе отчета в своих намерениях. Ясно было одно: надо бежать. Но как? Я сам еще не знал. Ну, как бы это все тебе точнее изобразить, чтобы и тебе впредь была наука?.. Словом, прибыли мы на границу. Остановились. Сволочь-конвойные стали нас пересчитывать перед сдачей. «Есть!» — решил я. Счет ведет всего один человек, от чехов. Но ведь количество арестантов должно было бы интересовать и другую сторону? Вести счет полагалось бы еще одному человеку. Я стоял перед фельдфебелем на расстоянии одного шага. И прежде чем я сам успел сообразить, что делаю, я оказался уже позади него. И вслед за ним пересчитывал арестантов. Контролировал, правильно ли ведется счет. Я считал по пальцам, губы мои двигались беззвучно. Я не смел, я не мог бы вымолвить ни одного слова. Венгерцы должны были полагать, что я считаю для чехов, чехи — что я контролирую их для венгерцев. Вернее, каждый из них был доволен, что противник представлен таким жалким оборванцем, каким был я. Надо сознаться — трюк был сумасшедший, и если бы от этого зависела даже судьба мировой революции, все равно — проделать его вторично я бы не мог. Такое дело может сойти с рук один только раз… Когда чешский фельдфебель, закончив подсчет, выкрикнул последнюю цифру, — какую точно — не помню, — я одобрительно кивнул головой.

Но это было не все. Самое трудное предстояло впереди. Сдав арестантов венгерцам, чехи направились в одну сторону, венгерцы — в другую. На границе остался только караул: два солдата — чешский и венгерский. Остался и я, который уже никак не мог бы быть причислен ни к венгерскому, ни к чешскому караулу, но тем не менее хотел жить. Вот смотри, как я стоял, — и, широко расставив ноги и засунув руки в карман, Готтесман наглядно изобразил товарищу, как он стоял тогда. — Вот так стоял я. И вдруг меня вновь осенила идея. В кармане брюк я наскреб табаку и преспокойно стал свертывать цыгарку. Я предложил ее стоящему возле меня чешскому солдату. Тот только головой мотнул: нельзя, мол, стою на часах и курить не имею права. Я тоже махнул рукой: дескать смело можешь затянуться! И, как человек, сделавший свое дело, пошел обратно к Братиславе. Я следовал за жандармским отрядом шагах в пятидесяти. Я понимал: приди в голову только, одному из этих проклятых жандармов оглянуться — и я пропал. Никто из них не оглянулся. Мне удалось залечь в канаву возле шоссе. После полудня я был уже дома, на своей братиславской квартире.

Но мои мытарства еще далеко не кончились.

В те дни чешские жандармы вели настоящую охоту на венгерских эмигрантов. Десятками ловили они товарищей, пытавшихся бежать в Вену или в Прагу. А судьба тех, кто попадался, тебе известна.

Я рассчитал, что если ехать не в сторону Праги или Вены, а как раз в обратном направлении от Австрии, — пожалуй, мне удастся удрать от братиславских жандармов. С социал-демократической газетой в руке, — это как раз был тот номер, в котором мерзавец социал-демократ Роонаи, — помнишь, тот самый, что был в Венгрии наркомюстом… Ну, словом, я уселся в поезд, направлявшийся в Прикарпатскую Русь. И пока жандармы осматривали поезд, читал передовицу этой самой сволочи под заглавием «Закат Москвы» — о братиславской забастовке. На другой день я был уже в Ужгороде. С вокзала направился прямо на квартиру Гонды. Он был дома.

— Ты что — с ума сошел?! — ахнул тот.

— Ну, дискуссировать об этом не будем.

Гонда побесновался-побесновался, потом принялся хохотать. Смеялся и злился, но все же на следующий день достал кое-какие документы, с которыми я мог уехать в Слатину.

В Слатине я был впервые. Ни один чорт меня там не знал. Гонда дал мне отличную явку и рекомендации. Товарищи устроили меня на работу на соляных копях.